НОВИНКА : ТЕПЕРЬ И АУДИО СТИХИ !!! всего : 1726Яндекс цитирования

НЕДАВНЕЕ ВРЕМЯ - стихотворение Некрасов Н.А.

НЕДАВНЕЕ ВРЕМЯ

А.Н. Еракову

1
Нынче скромен наш клуб именитый,
Редки в нем и не громки пиры.
Где ты, время ухи знаменитой?
Где ты, время безумной игры?
Воротили бы, если б могли мы,
Но, увы! не воротишься ты!
Прежде были легко уловимы
Характерные клуба черты:
В молодом поколении — фатство,
В стариках, если смею сказать,
Застарелой тоски тунеядства,
Самодурства и лени печать.
А теперь элемент старобарский
Вытесняется быстро: в швейцарской
Уж лакеи не спят по стенам;
Изменились и люди, и нравы,
Только старые наши уставы
Неизменны, назло временам.
Да Крылов роковым переменам
Не подвергся (во время оно
Старый дедушка был у нас членом,
Бюст его завели мы давно)…

Прежде всякая новость отсюда
Разносилась в другие кружки,
Мы не знали, что думать, покуда
Не заявят тузы-старики,
Как смотреть на такое-то дело,
На такую-то меру; ключом
Самобытная жизнь здесь кипела,
Клуб снабжал всю Россию умом…

Не у нас ли впервые раздался
Слух (то было в тридцатых годах),
Что в Совете вопрос обсуждался:
Есть ли польза в железных путях?
«Что ж, признали?» — до новостей лаком,
Я спросил у туза-старика.
«Остается покрытая лаком
Резолюция в тайне пока…»

Крепко в душу запавшее слово
Также здесь услыхал я впервой:
«Привезли из Москвы Полевого…»
Возвращаясь в тот вечер домой,
Думал я невеселые думы
И за труд неохотно я сел.
Тучи на небе были угрюмы,
Ветер что-то насмешливо пел.
Напевал он тогда, без сомненья:
«Не такие еще поощренья
Встретишь ты на пути роковом».
Но не понял я песенки спросту,
У Цепного бессмертного мосту
Мне ее объяснили потом…

Получив роковую повестку,
Сбрил усы и пошел я туда.
Сняв с седой головы своей феску
И почтительно стоя, тогда
Князь Орлов прочитал мне бумагу…
Я в ответ заикнулся сказать:
«Если б даже имел я отвагу
Столько дерзких вещей написать,
То цензура…» — «К чему оправданья?
Император помиловал вас,
Но смотрите!!. Какого вы званья?»
— «Дворянин». — «Пробегал я сейчас
Вашу книгу: свободы крестьянства
Вы хотите? На что же тогда
Пригодится вам ваше дворянство?..
Завираетесь вы, господа!
За опасное дело беретесь,
Бросьте! бросьте!.. Ну, бог вас прости!
Только знайте: еще попадетесь,
Я не в силах вас буду спасти…»

Помню я Петрашевского дело,
Нас оно поразило, как гром,
Даже старцы ходили несмело,
Говорили негромко о нем.
Молодежь оно сильно пугнуло,
Поседели иные с тех пор,
И декабрьским террором пахнуло
На людей, переживших террор.
Вряд ли были тогда демагоги,
Но сказать я обязан, что всё ж
Приговоры казались нам строги,
Мы жалели тогда молодежь.

А война? До царя не скорее
Доходили известья о ней:
Где урон отзывался сильнее?
Кто победу справлял веселей?
Прискакавшего прямо из боя
Здесь не раз мы видали героя
В дни, как буря кипела в Крыму.
Помню, как мы внимали ему:
Мы к рассказчику густо теснились,
И героев войны имена
В нашу память глубоко ложились,
Впрочем, нам изменила она!
Замечательно странное свойство
В нас суровый наш климат развил —
Забываем явивших геройство,
Помним тех, кто себя посрамил:
Кто нагрел свои гнусные руки,
У солдат убавляя паек,
Кто, внимая предсмертные муки,
Прятал русскую корпию впрок
И потом продавал англичанам, —
Всех и мелких, и крупных воров,
Отдыхающих с полным карманом,
Не забудем во веки веков!

Все, кем славилась наша столица,
Здесь бывали; куда ни взгляни —
Именитые, важные лица.
Здесь, я помню, в парадные дни
Странен был среди знати высокой
Человек без звезды на груди.
Гость-помещик из глуши далекой
Только рот разевай да гляди:
Здесь посланники всех государей,
Здесь банкиры с тугим кошельком,
Цвет и соль министерств, канцелярий,
Откупные тузы, — и притом
Симметрия рассчитана строго:
Много здесь и померкнувших звезд,
Говоря прозаичнее: много
Генералов, лишившихся мест…

Зажигалися сотнями свечи,
Накрывалися пышно столы,
Говорились парадные речи…
Говорили министры, послы,
Наши Фоксы и Роберты Пили
Здесь за благо отечества пили,
Здесь бывали интимны они…

Есть и нынче парадные дни,
Но пропала их важность и сила.
Время нашего клуба прошло,
Жизнь теченье свое изменила,
Как река изменяет русло…


2
Очень жаль, что тогдашних обедов
Не могу я достойно воспеть,
Тут бы нужен второй Грибоедов…
Впрочем, Муза! не будем робеть!
Начинаю.

(Москва. День субботний.)
(Петербург не лишен едоков,
Но в Москве грандиозней, животней
Этот тип.) Среди полных столов
Вот рядком старики-объедалы:
Впятером им четыреста лет,
Вид их важен, чины их немалы,
Толщиною же равных им нет.
Раздражаясь из каждой безделки,
Порицают неловкость слуги,
И от жадности, вместо тарелки,
На салфетку валят пироги;
Шевелясь как осенние мухи,
Льют, роняют, — беспамятны, глухи;
Взор их медлен, бесцветен и туп.
Скушав суп, старина засыпает
И, проснувшись, слугу вопрошает:
«Человек! подавал ты мне суп?..»
Впрочем, честь их чужда укоризны:
Добывали места для родни
И в сенате на пользу отчизны
Подавали свой голос они.
Жаль, уж их потеряла Россия
И оплакал москвич от души:
Подкосила их «ликантропия»,
Их заели подкожные вши…

Петербург. Вот питух престарелый,
Я так живо припомнил его!
Окружен батареею целой
Разных вин, он не пьет ничего.
Пить любил он; я думаю, море
Выпил в долгую жизнь; но давно
Пить ему запретили (о горе!..).
Старый грешник играет в вино:
Наслажденье его роковое
Нюхать, чмокать, к свече подносить
И раз двадцать вино дорогое
Из стакана в стакан перелить.
Перельет — и воды подмешает,
Поглядит и опять перельет;
Кто послушает, как он вздыхает,
Тот мучения старца поймет.
«Выпить, что ли?» — «Опаснее яда
Вам вино!» — закричал ему врач…
«Ну, не буду! не буду, палач!»
Это сцена из Дантова «Ада»…

Рядом юноша стройный, красивый,
Схожий в профиль с великим Петром,
Наблюдает с усмешкой ленивой
За соседом своим чудаком.
Этот юноша сам возбуждает
Много мыслей: он так еще млад,
Что в приемах большим подражает:
Приправляет кайеном салат,
Портер пьет, объедается мясом;
Наливая с эффектом вино,
Замечает искусственным басом:
«Отчего перегрето оно?»

Очень мил этот юноша свежий!
Меток на слово, в деле удал,
Он уж был на охоте медвежьей,
И медведь ему ребра помял,
Но Сережа осилил медведя.
Кстати тут он узнал и друзей:
Убежали и Миша и Федя,
Не бежал только егерь — Корней.
Это в нем скептицизм породило:
«Люди — свиньи!» — Сережа решил
И по-своему метко и мило
Всех знакомых своих окрестил.

Знаменит этот юноша русский:
Отчеканено имя его
На подарках всей труппы французской!
(Говорят, миллион у него.)
Признак русской широкой природы —
Жажду выдвинуть личность свою —
Насыщает он в юные годы
Удальством в рукопашном бою,
Гомерической, дикой попойкой,
Приводящей в смятенье трактир,
Да игрой, да отчаянной тройкой.
Он своей молодежи кумир,
С ним хорошее общество дружно,
И он счастлив, доволен собой,
Полагая, что больше не нужно
Ничего человеку. Друг мой!
Маловато прочесть два романа
Да поэму «Монго» изучить
(Эту шалость поэта-улана),
Чтоб разумно и доблестно жить!
Недостаточно ухарски править,
Мчась на бешеной тройке стремглав,
Двадцать тысяч на карту поставить
И глазком не моргнуть, проиграв, —
Есть иное величие в мире,
И не торный ведет к нему путь,
Человеку прекрасней и шире
Можно силы свои развернуть!

Если гордость, похвальное свойство,
Ты насытишь рутинным путем
И недремлющий дух беспокойства
Разрешится одним кутежом;
Если с жизни получишь ты мало —
Не судьба тому будет виной:
Ты другого не знал идеала,
Не провидел ты цели иной!

Впрочем, быть генерал-адъютантом,
Украшенья носить на груди —
С меньшим званием, с меньшим талантом
Можно… Светел твой путь впереди!
Не одно, целых три состоянья
На своем ты веку проживешь:
Как не хватит отцов достоянья,
Ты жену с миллионом возьмешь;
А потом ты повысишься чином —
Подоспеет казенный оклад.
По таким-то разумным причинам
Твоему я бездействию рад!

Жаль одно: на пустые приманки,
Милый юноша! ловишься ты,
Отвратительны эти цыганки,
А друзья твои — точно скоты.
Ты, чей образ в порыве желанья
Ловит женщина страстной мечтой,
Ищешь ты покупного лобзанья,
Ты бежишь за продажной красой!
Ты у старцев, чьи икры на вате,
У кого разжиженье в крови,
Отбиваешь с оркестром кровати!
Ты — не знаешь блаженства любви?..

Очень милы балетные феи,
Но не стоят хороших цветов,
Украшать скаковые трофеи
Годны только твоих кучеров.
Те же деньги и то же здоровье
Мог бы ты поумнее убить,
Не хочу я впадать в пустословье
И о честном труде говорить.
Не ленив человек современный,
Но на что расточается труд?
Чем работать для цели презренной,
Лучше пусть эти баловни пьют…
. . . . . . . . . . . . . . .

Знал я юношу: в нем сочетались
Дарованье, ученость и ум,
Сочиненья его покупались,
А одно даже сделало шум.
Но, к несчастию, был он помешан
На комфорте — столичный недуг, —
Каждый час его жизни был взвешен,
Вечно было ему недосуг:
Чтоб приставить кушетку к камину,
Чтоб друзей угощать за столом,
Он по месяцу сгорбивши спину
Изнывал за постылым трудом.
«Знаю сам, — говорил он частенько, —
Что на лучшее дело гожусь,
Но устроюсь сперва хорошенько,
А потом и серьезно займусь».

Суетился, спешил, торопился,
В день по нескольку лекций читал;
Секретарствовал где-то, учился
В то же время; статейки писал…
Так трудясь неразборчиво, жадно,
Ничего он не сделал изрядно,
Да и сам-то пожить не успел,
Не потешил ни бога, ни черта,
Не увлекся ничем никогда
И бессмысленной жертвой комфорта
Пал — под игом пустого труда!

Знал я мужа: командой пожарной
И больницею он заправлял,
К дыму, к пламени в бане угарной
Он нарочно солдат приучал.
Вечно ревностный, вечно неспящий,
Столько делал фальшивых тревог,
Что случится пожар настоящий —
Смотришь, лошади, люди без ног!
«Смирно! кутай башку в одеяло!» —
В лазарете кричат фельдшера
Настежь форточки — ждут генерала, —
Вся больница в тревоге с утра.
Генерал на минуту приедет,
Смотришь: к вечеру в этот денек
Десять новых горячечных бредит,
А иной и умрет под шумок…

Знал я старца: в душе его бедной
Поселился панический страх,
Что погубит нас Запад зловредный.
Бледный, худенький, в синих очках,
Он недавно еще попадался
В книжных лавках, в кофейных домах,
На журналы, на книги бросался,
С карандашиком вечно в руках:
Поясненья, заметки, запросы
Составлял трудолюбец старик,
Он на вывески даже доносы
Сочинял, если не было книг.
Все его инстинктивно дичились,
Был он грязен, жил в крайней нужде,
И зловещие слухи носились
Об его бескорыстном труде.

Взволновали Париж беспокойный,
Наступили февральские дни,
Сам ты знаешь, читатель достойный,
Как у нас отразились они.
Подоспело удобное время,
И в комиссию мрачный донос
На погибшее блудное племя
В три приема доносчик принес.
И вещал он властям предержащим:
«Многолетний сей труд рассмотри
И мечом правосудья разящим
Буесловия гидру сотри!..»
Суд отказом его не обидел,
Но старик уже слишком наврал:
Демагога в Булгарине видел,
Робеспьером Сенковского звал.
Возвратили!.. В тоске безысходной
Старец скорбные очи смежил,
И Линяев, сатирик холодный,
Эпитафию старцу сложил:
«Здесь обрел даровую квартиру
Муж злокачествен, подл и плешив,
И оставил в наследие миру
Образцовых доносов архив».
Так погиб бесполезно, бесследно
Труд почтенный; не правда ли, жаль?

«Иногда и лениться не вредно», —
Такова этих притчей мораль…


3
Время в клуб воротиться, к обеду…
Нет, уж поздно! Обед при конце,
Слишком мы протянули беседу
О Сереже, лихом молодце.
Стариков полусонная стая
С мест своих тяжело поднялась,
Животами друг друга толкая,
До диванов кой-как доплелась.
Закупив дорогие сигары,
Неиграющий люд на кружки
Разделился; пошли тары-бары…
(Козыряют давно игроки.)

Нынче множество тем для витийства,
Утром только газеты взгляни —
Интересные кражи, убийства,
Но газеты молчали в те дни.
Никаких «современных вопросов»,
Слухов, толков, живых новостей,
Исключенье одно: для доносов
Допускалось. Доносчик Авдей
Представлялся исчадием ада
В добродушные те времена,
Вообще же в стенах Петрограда
По газетам, была тишина.
В остальной необъятной России
И подавно! Своим чередом
Шли дожди, бунтовали стихии,
А народ… мы не знали о нем.
Правда, дикие, смутные вести
Долетали до нас иногда
О мужицкой расправе, о мести,
Но не верилось как-то тогда
Мрачным слухам. Покой нарушался
Только голодом, мором, войной,
Да случайно впросак попадался
Колоссальный ворище порой —
Тут молва создавала поэмы,
Оживало всё общество вдруг…
А затем обиходные темы
Сокращали наш мирный досуг.

Две бутылки бордо уничтожа,
Не касаясь общественных дел,
О борзых, о лоретках Сережа
Говорить бесподобно умел:
Берты, Мины и прочие… дуры
В живописном рассказе его
Соблазнительней самой натуры
Выходили. Но лучше всего
Он дразнил петербургских актеров
И жеманных французских актрис.
Темой самых живых разговоров
Были скачки, парад, бенефис.
В офицерском кругу говорили
О тугом производстве своем
И о том, чьи полки победили
На маневрах под Красным Селом:
«Верно, явится завтра в приказе
Благодарность войскам, господа:
Сам фельдмаршал воскликнул в экстазе:
„Подавайте Европу сюда!..“»
Тут же шли бесконечные споры
О дуэли в таком-то полку
Из-за Клары, Арманс или Лоры,
А меж тем где-нибудь в уголку
Звуки грязно настроенной лиры
Костя Бурцев («поэт не для дам»,
Он же член «Комитета Земфиры»)
Сообщал потихоньку друзьям.

Безобидные, мирные темы!
Не озлят, не поссорят они…
Интересами личными все мы
Занималися больше в те дни.
Впрочем, были у нас русофилы
(Те, что видели в немцах врагов),
Наезжали к нам славянофилы,
Светский тип их тогда был таков:
В Петербурге шампанское с квасом
Попивали из древних ковшей,
А в Москве восхваляли с экстазом
Допетровский порядок вещей,
Но, живя за границей, владели
Очень плохо родным языком,
И понятья они не имели
О славянском призваньи своем.
Я однажды смеялся до колик,
Слыша, как князь говорил:
«Я, душа моя, славянофил».
— «А религия ваша?» — «Католик».

Не задеты ничем за живое,
Всякий спор мы бросали легко,
Вот за картами, — дело другое! —
Волновались мы тут глубоко.
Чу! какой-то игрок крутонравный,
Проклиная несчастье, гремит.
Чу! наш друг, путешественник славный,
Монотонно и дерзко ворчит:
Дух какой-то враждой непонятной
За игрой омрачается в нем;
Человек он весьма деликатный,
С добрым сердцем, с развитым умом;
Несомненным талантом владея,
Он прославился книгой своей,
Он из Африки негра-лакея
Вывез (очень хороший лакей,
Впрочем, смысла в подобных затеях
Я не вижу: по воле судеб
Петербург недостатка в лакеях
Никогда не имел)… Но свиреп
Он в игре, как гиена: осадок
От сибирских лихих непогод,
От египетских злых лихорадок
И от всяких житейских невзгод
Он бросает в лицо партенера
Так язвительно, тонко и зло,
Что игра прекращается скоро,
Как бы жертве его ни везло…

Генерал с поврежденной рукою
Также здесь налицо; до сих пор
От него еще дышит войною,
Пахнет дымом Федюхиных гор.
В нем героя война отличила,
Но игрок навсегда пострадал:
Пуля пальцы ему откусила…
Праздно бродит седой генерал!

В тесноте, доходящей до давки,
Весь в камнях, подрумянен, завит,
Принимающий всякие ставки
За столом миллионщик сидит:
Тут идут смертоносные схватки.
От надменных игорных тузов
До копеечных трех игроков
(Называемых: терц от девятки)
Все участвуют в этом бою,
Горячась и волнуясь немало…
(Тут и я, мой читатель, стою
И пытаю фортуну, бывало…)
При счастливой игре не хорош,
Жаден, дерзок, богач старичишка
Придирается, спорит за грош,
Рад удаче своей, как мальчишка,
Но зато при несчастьи он мил!
Он, бывало, нас много смешил…
При несчастьи вздыхал он нервически,
Потирал раскрасневшийся нос
И певал про себя иронически:
«Веселись, храбрый росс!..»

Бой окончен, старик удаляется,
Взяв добычи порядочный пук…
За три комнаты слышно: стук! стук!
То не каменный гость приближается…
Стук! стук! стук! — равномерно стучит
Словно ступа, нога деревянная:
Входит старый седой инвалид,
Тоже личность престранная…

. . . . . . . . . . . . . . .
Муза! ты отступаешь от плана!
Общий очерк затеяли мы,
Так не тронь же, мой друг, ни Ивана,
Ни Луки, ни Фомы, ни Кузьмы!
Дорисуй впечатленье — и мирно
Удались, не задев единиц!
Да, играли и кушали жирно,
Много было типических лиц, —
Но приспевшие дружно реформы
Дали обществу новые формы…


4
Благодатное время надежд!
Да! прошедшим и ты уже стало!
К удовольствию диких невежд,
Ты обетов своих не сдержало.
Но шумя и куда-то спеша
И как будто оковы сбивая,
Русь! была ты тогда хороша!
(Разуметь надо: Русь городская.)
Как невольник, покинув тюрьму,
Разгибается, вольно вздыхает
И, не веря себе самому,
Богатырскую мощь ощущает,
Ты казалась сильна, молода,
К Правде, к Свету, к Свободе стремилась,
В прегрешениях тяжких тогда,
Как блудница, ты громко винилась,
И казалось нам в первые дни:
Повториться не могут они…

Приводя наше прошлое в ясность,
Проклиная бесправье, безгласность,
Произвол и господство бича,
Далеко мы зашли сгоряча!
Между тем, как народ неразвитый
Ел кору и молчал как убитый,
Мы сердечно болели о нем,
Мы взывали: «Даруйте свободу
Угнетенному нами народу,
Мы прошедшее сами клянем!
Посмотрите на нас: мы обжоры,
Мы ходячие трупы, гробы,
Казнокрады, народные воры,
Угнетатели, трусы, рабы!»
Походя на толпу сумасшедших,
На самих себя вьющих бичи,
Сознаваться в недугах прошедших
Были мы до того горячи,
Что превысили всякую меру…
Крылось что-то неладное тут,
Но не вдруг потеряли мы веру…
Призывая на дело, на труд,
Понял горькую истину сразу
Только юноша гений тогда,
Произнесший бессмертную фразу:
«В настоящее время, когда…»

Дело двинулось… волею власти…
И тогда-то во всей наготе
Обнаружились личные страсти
И послышались речи — не те:
«Это яд, уж давно отравлявший
Наше общество, силу забрал!» —
Восклицал, словно с неба упавший,
Суясь всюду, сморчок генерал
(Как цветы, что в ночи распускаются,
Эти люди в чинах повышаются
В строгой тайне — и в жизни потом
С непонятным апломбом являются
В роковом ореоле своем).
«Со времен Петрашевского строго
За развитьем его я следил,
Я наметил поборников много,
Но… напрасно я труд погубил!
Горе! горе! Имею сынишку,
Тяжкой службой, бессонным трудом
Приобрел я себе деревнишку…
Что ж… пойду я теперь нагишом?..
Любо вам рисоваться, мальчишки!
А со мной-то что сделали вы?..»

Если б только такие людишки
Порицали реформу… увы!
Радикалы вчерашние тоже
Восклицали: «Что будет?.. о боже!..»
Уступать не хотели земли…
(Впрочем, надо заметить, не много,
Разбирая прошедшее строго,
Мы бы явных протестов начли:
По обычаю мудрых холопов,
Мы держали побольше подкопов
Или рабски за временем шли…)

Некто, слывший по службе за гения,
Генерал Фердинанд фон дер Шпехт
(Об отводе лесов для сечения
Подававший обширный проект),
Нам предсказывал бунты народные
(«Что, не прав я?..» — потом он кричал).
«Всё они! всё мальчишки негодные!» —
Негодующий хор повторял.

Та вражда к молодым поколеньям
Здесь начальные корни взяла,
Что впоследствии диким явленьем
В нашу жизнь так глубоко вошла.
Учрежденным тогда комитетам
Потерявшие ум старики
Посылали, сердясь не по летам,
Брань такую: «Мальчишки! щенки!..»
(Там действительно люди засели
С средним чином, без лент и без звезд,
А иные тузы полетели
В то же время с насиженных мест.)
Не щадя даже сына родного,
Уничтожить иной был готов
За усмешку, за резкое слово
Безбородых, безусых бойцов;
Их ошибки встречались шипеньем,
Их несчастье — скаканьем и пеньем:
«Ну! теперь-то припрут молодцов!
Лезут на стену, корчат Катонов,
Посевают идеи Прудонов,
А пугни — присмиреет любой,
Станет петь превосходство неволи…»

Правда, правда! народ молодой
Брал подчас непосильные роли.
Но молчать бы вам лучше, глупцы,
Да решеньем вопроса заняться:
Таковы ли бывают отцы,
От которых герои родятся?..


* * *
Клубу нашему тоже на долю
Неприятностей выпало вволю.
Чуть тронулся крестьянский вопрос
И порядок нарушился древний,
Стали «плохо писать из деревни».
«Не сыграть ли в картишки?» — «На что-с? —
Отвечал вопрошаемый грубо. —
Своротили вы, сударь, с ума!..»
Члены мирно дремавшего клуба
Разделились; пошла кутерьма:
Крепостник, находя незаконной,
Откровенно реформу бранил,
А в ответ якобинец салонный
Говорил, говорил, говорил…

Сам себе с наслажденьем внимая,
Формируя парламентский слог,
Всем недугам родимого края
Подводил он жестокий итог;
Человеком идей прогрессивных
Не без цели стараясь прослыть,
Убеждал старикашек наивных
Встрепенуться и Русь полюбить!
Всё отдать для отчизны священной,
Умереть, если так суждено!..
Ты не пой, соловей современный!
Эту песню мы знаем давно!
Осуждаешь ты старое смело,
Недоволен и новым слегка,
Ты способен и доброе дело
Между фразами сделать пока;
Ты теперь еще шуткою дерзкой
Иногда подлеца оборвешь,
Но получишь ты ключ камергерской —
И уста им навеки запрешь!
Пуще тех «гуртовых» генералов,
Над которыми ныне остришь,
Станешь ты нажимать либералов,
С ними всякую связь прекратишь, —
Этим ты стариков успокоишь,
И помогут тебе старики.
Ловко ты свое здание строишь,
Мастерски расставляешь силки!..

Словом, мирные дни миновали,
Много выбыло членов тогда,
А иные ходить перестали,
Остальных разделяла вражда.
Хор согласный — стал дик и нестроен,
Ни игры, ни богатых пиров!
Лишь один оставался спокоен —
Это дедушка медный Крылов:
Не бездушным глядел истуканом,
Он лукавым сатиром глядел,
Игрокам, бюрократам, дворянам
Он, казалось, насмешливо пел:

«Полно вам — благо сами вы целы —
О наделах своих толковать,
Смерть придет — уравняет наделы!
Если вам мудрено уравнять…

Полно вам враждовать меж собою
За чины, за места, за кресты —
Смерть придет и отнимет без бою
И чины, и места, и кресты!..

Пусть вас минус в игре не смущает,
Игроки! пусть не радует плюс,
Смерть придет — все итоги сравняет:
Будет, будет у каждого плюс!..»

Губернаторы, места лишенные,
Земледельцы — дворяне стесненные,
Откупные тузы разоренные,
Игроки, прогоревшие в прах,
Генерал, проигравший сражение,
Адмирал, потерпевший крушение, —
Находили ли вы утешение
В этих кратких и мудрых словах?..


Послесловие
С плеч упало тяжелое бремя,
Написал я четыре главы.
«Почему же не новое время,
А недавнее выбрали вы? —
Замечает читатель, живущий
Где-нибудь в захолустной дали. —
Сцены, очерки жизни текущей
Мы бы с большей охотой прочли.
Ваши книги расходятся худо!
А зачем же вчерашнее блюдо,
Вместо свежего, ставить на стол?
Чем в прошедшем упорно копаться,
Не гораздо ли лучше касаться
Новых язв, народившихся зол?»

Для людей, в захолустьи живущих,
Мы действительно странны, смешны,
Но, читатель! в вопросах текущих
Права голоса мы лишены,
Прикасаться к ним робко, несмело —
Значит пуще запутывать их,
Шить на мертвых не трудное дело,
Нам желательно шить на живых.
Устарелое вымерло племя,
Вообще устоялись умы,
Потому-то недавнее время,
Государь мой, и тронули мы
(Да и то с подобающим тактом)…
Погоди, если мы поживем,
Дав назад отодвинуться фактам, —
И вперед мы рассказ поведем, —
Мы коснемся столичных пожаров
И волнений в среде молодой,
Понесенных прогрессом ударов
И печальных потерь… Да и той
Злополучной поры не забудем,
Что прогресс повернула вверх дном,
И всегда по возможности будем
Верны истине — задним числом…1

1Печатается по Ст 1873, т. III, ч. 5, с. 197–232 (в оглавлении подзаголовок: «Очерки»), с восстановлением ст. 57, 73–84 по автографу ГБЛ; ст. 435–441, с примечанием автора к ст. 438, и ст. 537–538 по ОЗ.
Впервые опубликовано: ОЗ, 1871, № 10, с. 265–284, с подписью: «Н. Н.» и с рядом цензурных пропусков и искажений (в оглавлении подзаголовок: «Записки клубиста, изданные Н. Н.»).
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1873, ч. 5, с датой на шмуцтитуле: «(1871)» (перепечатано: Ст 1873, т. III, ч. 5, с той же датой на шмуцтитуле).
Черновой автограф, чернилами и карандашом, — ГБЛ, ф. 195, М 5754, № 1, л. 1-17 и М 5754, № 2, л. 1 и об. Состоит из отдельных фрагментов текста, являющихся частями сводной рукописи номерных сатир (см. ниже). Первый фрагмент имеет заглавие «VII. Клуб», — очевидно, это первоначальное заглавие всей большой сатиры; второй — «У камина», третий — ранняя редакция окончания — без заглавия. Там же, на отдельных листах, более поздние наброски ст. 384–411, 539–582 и др., а также близкое к окончательной редакции «Послесловие» (ст. 728–765), без заглавия, с датой под текстом: «1 июля 1871. Караб<иха>» и ряд заметок и набросков отдельных мест. Часть сводной рукописи, относящаяся к комментируемой поэме («Игорная»), примыкает к наборной рукописи сатиры «Газетная» — ГБЛ, ф. 195, М 5751, л. 7 и об. Автограф ст. 31–84 (включающий стихи о деле Петрашевского) — ГБЛ, ф. 195, к. 1, № 25, л. 1–2. Там же — наброски ст. 404–407 571-574, 579–682. На л. 2 — наброски стихов, относящихся к «Кому на Руси жить хорошо» («Пролог» части «Крестьянка»). Ст. 503 591–593, 650–653 — ИРЛИ, ф. 203, № 42 (среди разных заметок и набросков, рядом с набросками, относящимися к поэме «Современники»). Корректура ОЗ с рядом разночтений — ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 1, № 20.

Поэма «Недавнее время» тесно связана с замыслом большого незавершенного цикла сатир, условно называемого номерным циклом, поскольку автор намеревался отдельные его сатиры (сюда относятся и опубликованные в 1850-1860-е гг. обе части «О погоде», «Газетная» и «Балет») пронумеровать и частично осуществил это намерение (о характере и структуре замысла см.: ПСС, т. II, с. 715–717 (комментарии А. Я. Максимовича); Фролова Т. Д. 1) Незавершенный сатирический цикл Н. А. Некрасова. — Некр. сб., I, с. 169–190; 2) Некрасов-сатирик. (Цикл сатир 1859–1871 гг.). Автореф. канд. дис. Л., 1953; Гин, с. 170–207; ПССт, 1967, т. II, с. 655–662 (комментарии М. Я. Блинчевской)).
Предусматривались три большие тематические группы: 1) «О погоде», части первая и вторая, 2) «Театр» (или театральные сатиры), 3) клубные сатиры (первоначально сатира «Клуб»). Т. Д. Фролова наметила общую структуру цикла в составе тринадцати сатир: I. «Утренняя прогулка», II. «До сумерек», III. «Сумерки» (т. е. сатиры первой части «О погоде», имевшие эти номера в прижизненных изданиях), четвертая часть осталась ненаписанной, под номерами V и VI автор печатал две сатиры второй части «О погоде» — «Крещенские морозы» и «Кому холодно, кому жарко!», сатиры VII и VIII не были написаны, под номером IX Некрасов опубликовал театральную сатиру «Балет». Что же касается клубных сатир, то последовательность и номера их исследовательница определяет, исходя из того, что одна из них — «Газетная» — опубликована автором в «Современнике» под номером XII, соответственно два отрывка («Клуб» и «У камина»), по-видимому предшествовавшие ей, получают номера X и XI, а «Игорная», начало которой непосредственно примыкает к наборной рукописи «Газетной», — номер XIII (см.: Фролова Т. Д. Незавершенный сатирический цикл Н. А. Некрасова, с. 174–175).
Этот план, разумеется, в значительной мере гипотетичен. Иначе и быть не может: цикл остался незавершенным, в процессе работы его план и место сатир в нем не раз менялись. Первоначально клубные сатиры предшествовали театральной: в рукописи «Клуб» под номером VII непосредственно примыкает ко второй части «О погоде»: начинается на оборотной стороне листа, лицевая сторона которого занята окончанием сатиры VI — «Кому холодно, кому жарко!» (ст. 143–164). Затем номер VII получает «Театр» (первоначальное название «Балета»), а в «Современнике» «Балет» становится сатирой IX. «Клуб», как и «Театр», первоначально, очевидно, мыслился как одна большая сатира, затем наметился ряд клубных сатир: одна из них — «Газетная» — получает сперва номер XI, потом номер XII. Выделение в особую сатиру очерка о газетной комнате Английского клуба позволяет сделать предположение о намечавшихся аналогичных сатирах, посвященных другим его комнатам («У камина», «Игорная»).
Наиболее уязвимая часть изложенной структуры цикла — план клубных сатир. Существенные коррективы предложила М. Я. Блинчевская в комментариях к ПССт 1967, т. II, с. 657–658. Место отдельных сатир этой части цикла, в частности «Газетной» и «Игорной», не оставалось неизменным. Сперва «Игорная» действительно следовала за «Газетной», об этом свидетельствует ее место в рукописи и набросок начала «Газетной» на листах главы «У камина»:
Увлекаемый думой заветной,
Я направил шаги к игрокам.
«Побываем сначала в газетной! —
Шепчет Муза, — невесело там».


В наборной рукописи «Газетной» есть и другой вариант начальных строк: «Из игорной, где шумно и душно, Перешли мы в газетную» (наст. изд., т. II, с. 311). Эти стихи тоже, как и приведенные выше, остаются в рукописи, однако и в окончательном тексте рассказчик приходит в «Газетную», миновав «омут кромешный», где убивают ночи «за игрою в лото-домино» (наст. изд., т. II, с. 196), т. е. из «Игорной». Нет, следовательно, оснований утверждать, что «Игорная» — последняя из намеченных автором сатир и что общее их число — тринадцать. С уверенностью можно лишь сказать, что намечалось не менее двенадцати сатир, поскольку «Газетная» помечена этим номером. Окончательный план клубных сатир, очевидно, вообще не был выработан автором.
Менялось не только место сатир в цикле, но из сатиры в сатиру перемещались отдельные тексты и темы. Так, в рукописи клубных сатир довольно широко, на протяжении десятков строк, развивается тема безденежья и финансового кризиса (см.: Другие редакции и варианты, с. 317), которая (в иной связи) станет центральной темой «Балета»; в этой рукописи, среди текстов, использованных в «Недавнем времени», находятся и наброски, относящиеся к образу цензора-палача (см. там же, с. 313–314), центрального персонажа «Газетной»; стихи «В молодом поколении — фатство ~ Самодурства и лени печать», которые автор намеревался включить в «Балет» (ср. там же, с. 317), в конце концов вошли в «Недавнее время» как выражение характерных черт клуба (ст. 9-12).
Место клубных сатир в сводной рукописи, где они примыкают ко второй части сатиры «О погоде», свидетельствует, что они писались примерно одновременно с последней или сразу же после нее, т. е. перед 1865 г. Более точная датировка первоначальной редакции затруднительна. На следующем, заключительном этапе осуществлялась довольно значительная переработка клубных сатир; это было в 1871 г., очевидно непосредственно перед опубликованием поэмы «Недавнее время» в «Отечественных записках». К этому времени автор уже убедился в невозможности осуществить задуманный цикл в полном объеме: сатиры «Газетная» и «Валет», первоначально печатавшиеся под определенными номерами, в собрание стихотворений включаются как вполне самостоятельные произведения, а на материале клубных сатир создается поэма «Недавнее время», внешне свободная от каких-либо связей с циклом (о намечавшемся расформировании его см.: наст. изд., т. II, с. 403–404). Однако композиционный принцип обозрения клуба «по покоям» сохраняется и в «Недавнем времени».
Повод, побудивший вернуться к клубной теме, — столетие петербургского Английского клуба, пышно и торжественно отмеченное 1 марта 1870 г. В поэме отразились и клубные впечатления Некрасова. Членами Английского клуба были первые лица империи, самые высокопоставленные сановники, до «чинов двора» и министров включительно. Здесь постоянно бывали иностранные дипломаты и другие знатные иностранцы. В персонажах, которых упоминает, на которых намекает поэт, угадываются реальные завсегдатаи Английского клуба (шеф жандармов А. Ф. Орлов, его сын Н. А. Орлов, директор императорских театров А. И. Сабуров, «колоссальный ворище» А. Г. Политковский, всесильный диктатор М. Н. Муравьев Вешатель, стихи о котором по цензурным причинам остались в рукописи, — см.: Другие редакции и варианты, с. 313). В некоторых местах рукописи записаны фамилии членов клуба, очевидно служивших поэту прототипами. Так, на полях, рядом со ст. 167–186 о «питухе престарелом», которому на старости лет запретили пить, Некрасов отмечает: «Бах. Салов. Остзейский барон Герздорф». Все указанные лица — П. Е. фон Бах, Ф. А. Салов и А. Ф. Герздорф — были членами Английского клуба в 1850-1860-х гг. (САС, с. 81, 123, 128), и Некрасов, состоявший в клубе с 1854 г., имел возможность их наблюдать на протяжении многих лет. В другом месте, тоже на полях, запись «Ковалевский» (см. о нем ниже, с. 432), а рядом со стихами о клубном ораторе («Чине двора и недавнем плантаторе» — см.: Другие редакции и варианты, с. 310) запись «Шереметьев. Эшман», в которой речь идет о Д. Ф. Эшмане и, очевидно, В. А. Шереметьеве (в списках клуба несколько Шереметьевых), состоявших членами клуба в те же годы (см.: САС, с. 135). О знакомстве Некрасова с первым свидетельствует упоминание его в одном из писем поэта (ПСС, т. X, с. 361); при этом в комментариях о нем говорится как о неустановленном лице, но речь, без сомнения, идет именно о Д. Ф. Эшмане. Впрочем, в окончательный текст клубный оратор не попадает, остается лишь общее упоминание о «наших Фоксах и Робертах Пилях» (ст. 129).
В поэме также отразились события и впечатления, которые переживались автором до того, как он стал членом клуба, в другом окружении, с другими людьми (дело петрашевцев, арест Полевого, споры вокруг строительства Петербургско-Московской железной дороги и др.).
При всей насыщенности замысла клубными впечатлениями первоначальное заглавие «Клуб», как и заглавия других частей цикла, условно. Нарочито создавая видимость фельетонности, Некрасов выдвигал в заглавие частей цикла темы, охотно эксплуатировавшиеся фельетонистами (погода, театр, клубные темы). В действительности, как в «О погоде» и «Балете» он далек от фельетонной болтовни о петербургском климате или о «ножке Терпсихоры», так и в последней части цикла его менее всего занимают сугубо клубные темы. Клуб, театр интересуют его лишь как собрания лиц определенного круга: изображение их давало возможность продолжить обозрение, начатое еще в «Балете». Поэтому в процессе работы даже те немногие элементы «физиологической» характеристики клуба, которые намечались первоначально, снимаются, сокращаются или оттесняются на второй план. Обозрение Английского клуба «по покоям» оказывается чисто внешним, условным приемом связи материала. От намечавшегося первоначально развернутого описания основных типов карточных игроков в «физиологическом» духе (см.: Другие редакции и варианты, с. 318) автор отказывается и, подчеркнув в конце третьей главки окончательного текста, что цель его — «общий очерк», вообще оставляет в стороне клуб, обращаясь ко всей стране к «благодатному времени надежд», к эпохе реформ и ее последствиям.
Произведение с самого начала (еще на стадии сатиры «Клуб») было задумано как широкое сатирическое обличение верхов общества («Сливки русского общества тут» — см.: Другие редакции и варианты, с. 309). Эта четкая формула, может быть, потому и не попала в окончательный текст, что в ней слишком прямо и откровенно определялась направленность поэмы.
Но Некрасов не ограничивается обличительными задачами. Сквозная тема, идейно-композиционный центр поэмы — проблема, важнее и значительнее которой трудно что-либо себе представить, проблема смысла человеческой жизни и назначения человека (обращение к юноше-миллионеру Сереже, притчи о бессмысленном и вредном труде, который хуже праздности; ср. «Газетную», в центре которой две аналогичные притчи, — о помещике-крепостнике и рьяном цензоре). Речь, следовательно, идет о проблеме, которая в сознании автора складывалась как центральная проблема всего цикла клубных сатир. Высокое представление о назначении человека и смысле человеческого существования лежит в основе осуждения тех, чья жизнь отдана служению силам зла, стяжательству, чревоугодию, вину, картам (подробнее в кн.: Гин, с. 185–193).
Политическая острота и актуальность поэмы обусловливали особую осторожность, осмотрительность автора, вынужденного считаться с цензурой. Выбор в качестве объекта и места действия Английского клуба преследовал цель создать противоцензурную дымовую завесу, внушить впечатление, что сатира имеет в виду не верхи Российской империи, а всего лишь один из петербургских клубов. Для этого и были введены образ клубиста-рассказчика, детали клубного быта, подзаголовок в «Отечественных записках» («Записки клубиста»), оттесненный, впрочем, в оглавление, а в последующих изданиях вообще снятый. С явной оглядкой на цензуру избирается заглавие поэмы, подчеркивающее ее временную удаленность от современности (в соответствии с этим в отрывке «Клуб», использованном в поэме, действие переводится из настоящего времени в прошедшее), на это автор обращает особое внимание и в «Послесловии». В действительности же вся поэма ориентирована именно на современность, сегодняшний день: все, что волнует в ней автора, было актуально и в 1870-е гг.
В процессе подготовки поэмы к печати автор, руководствуясь соображениями цензурного порядка, произвел ряд изъятий и замен в тексте. Пришлось снять такие острые и важные тексты, как ст. 5-12 (о характерных чертах клуба), ранее по тем же причинам изъятые из текста «Балета», ст. 73–84 (о деле Петрашевского) и ст. 758–763 (обещание коснуться «столичных пожаров», «волнений в среде молодой и потерь, понесенных прогрессом»). При этом ст. 5-12 были сняты в «Отечественных записках» и восстановлены в последующих прижизненных изданиях; ст. 73–84 сняты еще в рукописи и восстановлены лишь в советских изданиях, во всех прижизненных изданиях и в Ст 1879 они заменялись строкой точек; ст. 758–763 также сняты в рукописи, в корректуре же, где эта купюра заменена маловыразительным стихом «Характерных вещей не забудем», Некрасов попытался восстановить подлинный текст, но в «Отечественных записках» опубликован все-таки этот отвергнутый в корректуре вариант, подлинный текст удалось восстановить лишь в последующих прижизненных изданиях.
В рукописи суждено было остаться и четверостишию, начинающемуся стихом «Знал я мужа, энергией чудной…» (см.: Другие редакции и варианты, с. 313); по убедительному мнению С. А. Червяковского, оно намекает на кровавую деятельность М. Н. Муравьева Вешателя (см.: Учен. зап. Горьковск. гос. пед. ин-та, 1950, т. XIX, тр. фак-та яз. и лит-ры, с. 80) и представляет собой начало одной из «притч» о труде, по-видимому более острой, чем все притчи, включенные в окончательный текст. Однако едва начав набрасывать эту притчу, автор убеждается в ее явной нецензурности и зачеркивает весь текст. Та же участь постигла и стихи о юноше миллионере Сереже: «Сын отца, больше четверти века Наполнявшего ужасом Русь…» (см.: Другие редакции и варианты, с. 312), по предположению М. Я. Блинчевской (ПССт 1967, т. II, с. 657) имеющие в виду графа А. Ф. Орлова, шефа жандармов и начальника III Отделения в 1844–1856 гг., и его сына Н. А. Орлова. Снято было и упоминание о том же А. Ф. Орлове в ст. 57 («Князь Орлов прочитал мне бумагу»); во всех прижизненных изданиях печаталось: «Генерал прочитал мне бумагу».
Очевидно, Некрасов показывал рукопись кому-то из чиновников цензурного ведомства, скорее всего Ф. М. Толстому. В ряде мест — следы красного карандаша, в частности отмечены строки о «героях», стрелявших «в своих мужиков» (см.: Другие редакции и варианты, с. 311, вариант «после 120»). Предложив несколько смягченных вариантов, автор в конце концов вынужден был вовсе снять эти стихи. В ст. 164 («И оплачет Сенат от души») было зачеркнуто слово «Сенат», затем красным карандашом снята и предложенная автором замена «Катков», в результате возник третий вариант: «И оплачет печать от души» (там же, с. 311; в окончательном тексте: «И оплачет москвич от души»).
Не исключена возможность, что по цензурным соображениям не попали в окончательный текст и некоторые другие стихи, например четверостишие «Впрочем, будем к нему справедливы» (см.: Другие редакции и варианты, с. 316 и 322). Может быть, те же соображения продиктовали замену ст. 763 (вместо «Что прогресс повернула вверх днем» — «Что всю Русь повернула вверх дном»).
Поэма в «Отечественных записках» была опубликована, таким образом, в искаженном виде, причем далеко не все искажения удалось устранить в последующих прижизненных изданиях. Однако это не спасло ее от цензурных преследований, несмотря даже на то, что Некрасов, предвидя бурю, очевидно, соответствующим образом проинструктировал своих агентов в Совете Главного управления по делам печати (Ф. М. Толстого и В. М. Лазаревского). Во всяком случае, выступая на заседании Совета 19 октября 1871 г., они всячески стремились локализовать содержание «Недавнего времени», связывая это произведение только с Английским клубом. Первый, открывая обсуждение, заявил, что «здесь прямо указывается на один из клубов», а второй, выступая в конце, еще раз подчеркнул, что это «не более как характеристика Английского клуба» (Папковский В., Макашин С. Некрасов и литературная политика самодержавия. — ЛН, т. 49–50, с. 507, 508 и 510; см. также: Теплинский М. В. «Отечественные записки» (1868–1884). Южно-Сахалинск, 1966, с. 47–49). Но от чиновников цензурного ведомства не укрылся подлинный смысл поэмы, большинство членов Совета заняло непримиримо враждебную в отношении нее позицию. Председатель Совета Р. М. Шидловский писал: «…клуб здесь только маска, под прикрытием которой поэту удобнее порицать порядки недавнего прошлого, к нам очень близкого; в этом стихотворении автор не только глумится над прошлым царствованием, но и проводит тяжкую для нас мысль, что и настоящее царствование не оправдало тех общих ожиданий, которые оно вызвало в своем начале» (ЛН, т. 49–50, с. 510); см. также отзыв цензора Н. Е. Лебедева (Гаркави 1966, с. 223). Ф. М. Толстому, наблюдавшему за «Отечественными записками», после этой истории пришлось подать в отставку.
Особенно острые нападки при обсуждении вызвали стихи:
Впрочем, быть генерал-адъютантом,
Украшенья носить на груди —
С меньшим знанием, с меньшим талантом
Можно… Светел твой путь впереди!


Работая над поэмой, автор пытался создать смягченный вариант. На полях, рядом с этими стихами, начато: «Впрочем, что высоко заноситься…» (см.: Другие редакции и варианты, с. 313), но в печати все-таки появился подлинный текст, в котором усмотрели намек на тогдашнего министра внутренних дел генерал-адъютанта А. Е. Тимашева, хотя Некрасов, очевидно, имел в виду графа А. Ф. Орлова (см. примечания М. Я. Блинчевской: ПССт 1967, т. II, с. 657). Факт этот свидетельствует, что поэтом блестяще схвачен сам тип генерал-адъютанта, «универсального специалиста во всех делах государственного управления» (об этом типе см.: Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. Л., 1929, с. 293). В Ст 1873, ч. 5 пришлось заменить первый стих: «Впрочем, быть генерал-лейтенантом». Но этим дело не могло ограничиться. После обсуждения поэмы в Главном управлении по делам печати Некрасов вынужден был снять заключительные строки третьей главки:
Клуб оставив пока в стороне,
Мы ко всей обратимся стране… —


т. е. прямое указание на то, что последующее изложение никакого отношения к клубу не имеет. Эти стихи были изъяты из всех последующих прижизненных изданий. В настоящем издании они восстанавливаются, так же как и имевшиеся в тексте «Отечественных записок» ст. 435–441 (с подстрочным примечанием к ст. 438), которые были исключены, поскольку в них усмотрели прямой намек на М. Н. Лонгинова, занявшего тогда пост председателя Главного управления по делам печати.
Александр Николаевич Ераков (1817–1886), которому посвящена поэма, — инженер, друг Некрасова, муж его сестры А. А. Буткевич.

Старый дедушка был у нас членом, Бюст его завели мы давно)… — И. А. Крылов был членом Английского клуба cjl817 г. После его смерти в особой комнате, названной Крыловской, был установлен бюст баснописца (САС, с. 27 и 92).
…в Совете вопрос обсуждался: Есть ли польза в железных путях? — Имеется в виду обсуждение вопроса о целесообразности строительства первой большой железной дорогп России — между Москвой и Петербургом: крупнейшие сановники, а на ранних этапах обсуждения и сам Николай I, были противниками строительства (см.: Виргинский С. В. Борьба вокруг подготовки к строительству первой большой русской железнодорожной магистрали Петербург — Москва. — Исторические записки, № 32. М., 1950, с. 67–95).
…покрытая лаком Резолюция… — Царские резолюции на официальных бумагах для сохранности покрывались лаком.
«Привезли из Москвы Полевого…» — В 1834 г. за выступление писателя Н. А. Полевого (1796–1846) против казенно-монархической драмы Н. В. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла» Николай I приказал закрыть журнал Полевого «Московский телеграф», а редактора в сопровождении жандарма привезти в Петербург. Ср. анонимную эпиграмму тех лет:
Рука всевышнего три чуда совершила:
Отечество спасла,
Поэту ход дала
И Полевого удушила.


(Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века, т. 1. Сост. В. Орлов. М.-Л., 1931, с. 264).
У Цепного бессмертного мосту… — У Цепного моста (ныне мост Пестеля) на Фонтанке находилось III Отделение. В вольной русской поэзии Цепной мост стал эвфемистическим обозначением III Отделения — см. стихотворение неизвестного автора «Послание» (ВРП, с. 71 и 716–717) и стихотворение А. О. Преженцова «Один из многих» (ВЛ, 1959, № 1, с. 180).
Сбрил усы и пошел я туда. — Усы, бороды и бакенбарды в николаевские годы считались признаком вольномыслия; гражданским чиновникам ношение их было запрещено специальным указом от 2 апреля 1837 г. (см.: Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. Т. XII. СПб., 1838, с. 206). Ср. об этом: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. в 30-ти т., т. I. Л., 1972, с. 460–461.
Князь Орлов прочитал мне бумагу… ~ Я не в силах вас буду спасти… — Речь, очевидно, идет о вызове издателей «Современника» Некрасова и Панаева в III Отделение 1 ноября 1849 г., где шеф жандармов граф (впоследствии князь) А. Ф. Орлов {см. о нем выше. с. 406, 428) сделал им внушение за одну из статей, опубликованных в журнале (см.: Лемке М. К. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. СПб., 1909, с. 201; Евгеньев-Максимов В. Е. «Современник» в 40-50-х гг. Л., 1934, с. 260–262).
Помню я Петрашевского дело… — Дело участников кружка М. В. Буташевича-Петрашевского (1819–1867), увлекавшихся идеями утопического социализма (1849), было самым крупным политическим процессом в России со времен подавления восстания декабристов в 1825 г.
Вряд ли были тогда демагоги… — Слово «демагог» во времена Некрасова имело значения: «а) народный предводитель, предводитель народной партии… б) приверженец революции…» (Михельсон <М. И.>. 30000 иностранных слов, вошедших в употребление Б русский язык. М., 1866, с. 210; ср.: Рейсер С. А. Из истории политической лексики. «Демагог» в русской и зарубежной традиции. — В кн.: Русско-европейские литературные связи. Сб. статей к 70-летию со дня рождения акад. М. П. Алексеева. М.-Л., 1966, с. 446–454).
Наши Фоксы и Роберты Пили… — Имеются в виду английские политические деятели и ораторы Чарлз Джемс Фокс (1749–1806) и Роберт Пиль (1788–1850).
Подкосила их «ликантропия»… — К слову «ликантропия» Некрасов в рукописи сделал примечание: «Собственно: превращение человека в волка. Иногда в этой болезни человек воображает себя к другим каким-нибудь животным. Болезнь очень древняя — Навуходоносор умер [от этой болезни], воображая себя волком» (см.: Другие редакции и варианты, с. 311). Ср. аналогичное примечание к этому слову в тексте «Дон-Жуана» Байрона в переводе Д. Д. Минаева (С, 1866, № 1, с. 264). Здесь Некрасов имеет и виду упоминавшегося шефа жандармов А. Ф. Орлова, который, по свидетельству современника, в конце жизни «ползал на четвереньках и не хотел есть иначе как из корыта» {Вольф А. И. Хроника петербургских театров, ч. III. СПб., 1882, с. 112; ср.: Валуев П. А. Дневник, т. 1. М., 1961, с. 310).
«Монго» — фривольная поэма М. Ю. Лермонтова.
Отбиваешь с оркестром кровати! — По свидетельству современника, директор императорских театров А. И. Сабуров (см. выше, с. 412) был обладателем кровати, снабженной музыкальным устройством и приходившей в движение, когда на нее садились (Шереметьев С. Д. Домашняя старина. М., 1900, с. 43).
Взволновался Париж беспокойный… — Имеется в виду революция 1848 г. во Франции; в России после нее воцаряется период крайней реакции и свирепого цензурного террора (так называемое «мрачное семилетие» 1848–1855 гг.).
И в комиссию мрачный донос На погибшее блудное племя… — Здесь и ниже речь несомненно идет об известных доносах в III Отделение во второй половине 1840-х гг. Ф. В. Булгарина и другого шпиона от литературы, Б. М. Федорова. Первый в доносе «Социалисм, пантеисм и коммунисм в России в последнее 25-летие» объявил глашатаем коммунизма и социализма литературного дельца А. А. Краевского. В связи с Краевским и его журналом в обоих доносах не раз упоминались имена Марата и Робеспьера (Лемке М. К. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг., с. 303, 304, 314). Некрасов, заостряя нелепость доноса, заставляет доносчика видеть «демагога» в Булгарине и звать Робеспьером другого реакционного литератора О. И. Сенковского (ст. 358–359); в рукописи: «Робеспьером Краевского звал» (см.: Другие редакции и варианты, с. 313). Ср.: Гин 1971, с. 255–258.
И Линяев, сатирик холодный… — Очевидно, Д. Д. Минаев (ср. заметку В. Е. Евгеньева-Максимова «Д. Д. Минаев»: ЛН т. 51–52, с. 390).
Доносчик Авдей — Фаддей Булгарин.
Колоссальный ворище… — Казнокрадство высокопоставленных чиновников и военных достигло грандиозных размеров в годы Крымской войны: в нем были замешаны и главный интендант русской армии в Крыму К. Ф. Затлер, и ее главнокомандующий с конца 1855 г. генерал-адъютант А. И. Лидере, а в 1853 г. скандальную известность приобрело депо А. Г. Политковского. Камергер и тайный советник, придворный Николая I, Политковский украл из казны свыше миллиона рублей (см.: Любавский А. Русские уголовные процессы, т. IV. СПб., 1868, с. 101–138; Тарле Е. В. Крымская война, т. I. M.-Л., 1944, с. 49–50).
В Петербурге шампанское с квасом Попивали из древних ковшей… — Среди славянофилов эта смесь была в моде в качестве «патриотического» напитка (Витте С. Ю. Воспоминания, т. I. M., 1960, с. 343–344).
Князь NN — очевидно, князь Н. И. Трубецкой (1807–1874): живя долгие годы в Париже, он принял католичество и в то жо время считал себя славянофилом (Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы, с. 47).
Чу! какой-то игрок крутонравный… — Первоначально: «Чу! Сабуров, орало забавный»; в корректуре «Отечественных записок»: «Чу! С**, орало забавный». О А. И. Сабурове см. выше, с. 412 и 431.
Чу! наш друг, путешественник славный… ~ Он из Африки негра-лакея Вывез… — Е. П. Ковалевский (18U-1868), путешественник и писатель, сотрудник «Современника», автор книги «Путешествие во внутреннюю Африку» (СПб., 1869). У него был слуга-негр, вывезенный из Абиссинии (Фет А. А. Мои воспоминания, т. I. M., 1890, с. 129).
Пахнет дымом Федюхиных гор. — Федюхины горы — высота, господствующая над Севастополем, объект кровопролитных боев во время Крымской войны 1853–1855 гг.
(Называемых: терц от девятки). — Среди разных набросков и записей в рукописях ИРЛИ заметка: «Три джентльмена — терц от девятки» (см.: Другие редакции и варианты, с. 321). Терц в игре в пикет — три карты одной масти, следующие по старшинству подряд.
«Веселись, храбрый росс!..» — неточная цитата из стихотворения Г. Р. Державина «Хор для кадрили».
…юноша-гений тогда, Произнесший бессмертную фразу: «В настоящее время, когда…» — Имеется в виду Н. А. Добролюбов, высмеявший распространенный штамп либеральной публицистики, славословившей реформы 1860-х гг.: «Несколько лет уже каждая статейка, претендующая на современное значение, непременно начинается у нас словами: „в настоящее время, когда поднято столько общественных вопросов“ и т. д.» (Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. IV. М.-Л., 1962, с. 50). «Гениальным юношей» Добролюбов был назван в некрологе Чернышевского (см.: Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. VII. М., 1950, с. 852).
Таковы ли бывают отцы, От которых герои родятся?.. — В другом варианте эти стихи первоначально вошли в стихотворение «Зачем меня на части рвете…» (см. выше, с. 411).
Мы коснемся столичных пожаров… — Майскими пожарами 1862 г. власти воспользовались как поводом для клеветы на молодое поколение и массовых репрессий (см.: наст. изд., т. II, с. 404, 409, 411).
Злополучной поры не забудем… — Имеется в виду правительственный террор после неудавшегося покушения студента Д. Каракозова на Александра II 4 апреля 1866 г.

автор: Некрасов Н.А. ,написано: 1871, рейтинг: 0 |
вид произведения: посвящение, обращение, послание
анализ, сочинение или реферат: 0
мeтки:
аудио стихотворение: 0

слушать, скачать аудио стихотворение
НЕДАВНЕЕ ВРЕМЯ Некрасов Н.А.
к общему сожалению, пока аудио нет

анализ, сочинение или реферат о стихотворении
НЕДАВНЕЕ ВРЕМЯ:

Но... Если вы не нашли нужного сочинения или анализа и Вам пришлось таки написать его самому, так не будьте жмотами! Опубликуйте его здесь, а если лень регистрироваться, так пришлите Ваш анализ или сочинение на allpoetry@mail.ru и это облегчит жизнь будущим поколениям, к тому же Вы реально ощутите себя выполнившим долг перед школой. Мы опубликуем его с указанием Ваших ФИО и школы, где Вы учитесь. Поделись знанием с миром!


Некрасов Н.А. стихи:

Некрасов Н.А. все стихи