НОВИНКА : ТЕПЕРЬ И АУДИО СТИХИ !!! всего : 1726Яндекс цитирования

СУД - стихотворение Некрасов Н.А.

СУД

1
«Однажды, зимним вечерком»
Я перепуган был звонком,
Внезапным, властным… Вот опять!
Зачем и кто — как угадать?
Как сладить с бедной головой,
Когда врывается толпой
В нее тревожных мыслей рой?

Вечерний звон! вечерний звон!
Как много дум наводит он!

За много лет всю жизнь мою
Припомнил я в единый миг,
Припомнил каждую статью
И содержанье двух-трех книг,
Мной сочиненных. Вспоминал
Я также то, где я бывал,
О чем и с кем вступал я в спор;
А звон неумолим и скор,
Меж тем на миг не умолкал,
Пока я брюки надевал…

О невидимая рука!
Не обрывай же мне звонка!
Тотчас я силы соберу,
Зажгу свечу — и отопру.
Гляжу — чуть теплится камин.
Невинный «Модный магазин»
(Издательницы Софьи Мей)
И письма — память лучших дней —
Жены теперешней моей,
Когда, наивна и мила,
Она невестою была,
И начатый недавно труд,
И мемуары — весом в пуд,
И приглашенья двух вельмож,
В дома которых был я вхож,
До прейскуранта крымских вин —
Всё быстро бросил я в камин!
И если б истребленья дух
Насытить время я имел,
Камин бы долго не потух.
Но колокольчик мой звенел
Что миг — настойчивей и злей.
Пылай, камин! Гори скорей,
Записок толстая тетрадь!
Пора мне гостя принимать…

Ну, догорела! Выхожу
В гостиную — и нахожу
Жену… О, верная жена!
Ни слез, ни жалоб, лишь бледна.
Блажен, кому дана судьбой
Жена с геройскою душой,
Но тот блаженней, у кого
Нет близких ровно никого…
«Не бойся ничего! поверь,
Всё пустяки!» — шепчу жене,
Но голос изменяет мне.
Иду — и отворяю дверь…
Одно из славных русских лиц
Со взором кротким без границ,
Полуопущенным к земле,
С печатью тайны на челе,
Тогда предстал передо мной
Администратор молодой.
Не только этот грустный взор,
Формально всё — до звука шпор
Так деликатно было в нем,
Что с этим тактом и умом
Он даже больше был бы мил,
Когда бы меньше был уныл.
Кивнув угрюмо головой,
Я указал ему на стул,
Не сел он; стоя предо мной,
Он лист бумаги развернул
И подал мне. Я прочитал
И ожил — духом просиял!

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он!
Порой таких ужасных дум,
Что и действительность сама
Не помрачает так ума,
Напротив, возвращает ум!

«Судить назначено меня
При публике, при свете дня! —
Я крикнул весело жене. —
Прочти, мой друг! Поди ко мне!»
Жена поспешно подошла
И извещение прочла:
«Понеже в вашей книге есть
Такие дерзкие места,
Что оскорбилась чья-то честь
И помрачилась красота,
То вас за дерзость этих мест
Начальство отдало под суд,
А книгу взяло под арест».
И дальше чин и подпись тут.
Я сущность передал — но слог…
Я слога передать не мог!
Когда б я слог такой имел,
Когда б владел таким пером,
Я не дрожал бы, не бледнел
Перед нечаянным звонком…

Заметив радость, а не злость
В лице моем, почтенный гость
Любезно на меня взглянул.
Вновь указав ему на стул,
Я папиросу предложил,
Он сел и скромно закурил.
Тогда беседа началась
О том, как многое у нас
Несовершенно; как далек
Тот вожделенный идеал,
Какого всякий бы желал
Родному краю: нет дорог,
В торговле плутни и застой,
С финансами хоть волком вой,
Мужик не чувствует добра,
Et caetera, et caetera…
Уж час в беседе пролетел,
А не коснулись между тем
Мы очень многих важных тем,
Но тут огарок догорел,
Дымясь, — и вдруг расстались мы
Среди зловония и тьмы.


2
Ну, суд так суд! В судебный зал
Сберется грозный трибунал,
Придут враги, придут друзья,
Предстану — обвиненный — я,
И этот труд, горячий труд
Анатомировать начнут!

Когда я отроком блуждал
По тихим волжским берегам,
«Суд в подземелье» я читал,
Жуковского поэму, — там,
Что стих, то ужас: темный свод
Грозя обрушиться, гнетет;
Визжа, заржавленная дверь
Поет: «Не вырвешься теперь!»
И ряд угрюмых клобуков
При бледном свете ночников,
Кивая, вторит ей в ответ:
«Преступнику спасенья нет!»
Потом, я помню, целый год
Во сне я видел этот свод,
Монахов, стражей, палачей;
И живо так в душе моей
То впечатленье детских дней,
Что я и в зрелые года
Боюсь подземного суда.
Вот почему я ликовал,
Когда известье прочитал,
Что гласно буду я судим,
Хоть утверждают: гласность — дым.
Оно конечно: гласный суд —
Всё ж суд. Притом же, говорят,
Там тоже спуску не дают;
Посмотрим, в чем я виноват.
(Сажусь читать, надев халат.)

Каких задач, каких трудов
Для человеческих голов
Враждебный рок не задавал?
Но, литератор прежних дней!
Ты никогда своих статей
С подобным чувством не читал,
Как я в ту роковую ночь.
Скажу вам прямо — скрытность прочь, —
Я с точки зрения судьи
Всю ночь читал мои статьи.
И нечто странное со мной
Происходило… Боже мой!
То, оправданья подобрав,
Я говорил себе: я прав!
То сам себя воображал
Таким злодеем, что дрожал
И в зеркало гляделся я…
Занятье скверное, друзья!

Примите добрый мой совет,
Писатели грядущих лет!
Когда постигнет вас беда,
Да будет чужд ваш бедный ум
Судебно-полицейских дум —
Оставьте дело до суда!
Нет пользы голову трудить
Над тем, что будут говорить
Те, коих дело обвинять,
Как наше — книги сочинять.
А если нервы не уснут
На милом слове «Гласный суд»,
Подлей побольше рому в чай
И безмятежно засыпай!..


3
Заснул и я, но тяжек сон
Того, кто горем удручен.
Во сне я видел, что герой
Моей поэмы роковой
С полуобритой головой,
В одежде арестантских рот
Вдоль по Владимирке идет.
А дева, далеко отстав,
По плечам кудри разметав,
Бежит за милым, на бегу
Ныряя по груди в снегу,
Бежит, и плачет, и поет…

Дитя фантазии моей,
Не плачь! До снеговых степей,
Я знаю, дело не дойдет.
В твоей судьбе средины нет:
Или увидишь божий свет,
Или — преступной признана —
С позором будешь сожжена!
Итак, молись, моя краса,
Чтобы по милости твоей
Не стали наши небеса
Еще туманней и темней!

Потом другой я видел сон,
И был безмерно горек он:
Вхожу я в суд — и на скамьях
Друзей, родных встречает взор,
Но не участье в их чертах —
Негодованье и укор!
Они мне взглядом говорят:
«С тобой мы незнакомы, брат!»
— «Что с вами, милые мои?» —
Тогда невольно я спросил;
Но только я заговорил,
Толпа покинула скамьи,
И вдруг остался я один,
Как голый пень среди долин,
Тогда, отчаяньем объят,
Я разревелся пред судом
И повинился даже в том,
В чем вовсе не был виноват!..

Проснувшись, долго помышлял
Я о моем жестоком сне,
Мужаться слово я давал,
Но страшно становилось мне:
Ну, как и точно разревусь,
От убеждений отрекусь?
Почем я знаю: хватит сил
Или не хватит — устоять?..
И начал я припоминать,
Как развивался я, как жил:
Родился я в большом дому,
Напоминающем тюрьму,
В котором грозный властелин
Свободно действовал один,
Держа под страхом всю семью
И челядь жалкую свою;
Рассказы няни о чертях
Вносили в душу тот же страх;
Потом я в корпус поступил
И там под тем же страхом жил.
Случайно начал я писать,
Тут некий образ посещать
Меня в часы работы стал.
С пером, со стклянкою чернил
Он над душой моей стоял,
Воображенье леденил,
У мысли крылья обрывал.
Но не довольно был он строг,
И я терпел еще за то,
Что он подчас мой труд берег
Или вычеркивал не то.
И так писал я двадцать лет,
И вышел я такой поэт,
Каким я выйти мог… Да, да!
Грозит последняя беда…
Пошли вам бог побольше сил!
Меня же так он сотворил,
Что мимо будки городской
Иду с стесненною душой,
И, право, я не поручусь,
Что пред судом не разревусь…


4
Не так счастливец молодой
Идет в таинственный покой,
Где, нетерпения полна,
Младая ждет его жена,
С каким я трепетом вступал
В тот роковой, священный зал,
Где жизнь, и смерть, и честь людей
В распоряжении судей.
Герой — а я теперь герой —
Быть должен весь перед тобой,
О публика! во всей красе…
Итак, любуйся: я плешив,
Я бледен, нервен, я чуть жив,
И таковы почти мы все.
Но ты не думай, что тебя
Хочу разжалобить: любя
Свой труд, я вовсе не ропщу,
Я сожалений не ищу;
«Коварный рок», «жестокий рок»
Не больше был ко мне жесток,
Как и к любому бедняку.
То правда: рос я не в шелку,
Под бурей долго я стоял,
Меня тиранила нужда,
Гнела любовь, гнела вражда;
Мне граф <Орлов> мораль читал,
И цензор слог мой исправлял,
Но не от этих общих бед
Я слаб и хрупок как скелет.
Ты знаешь, я — «любимец муз»,
А невозможно рассказать,
Во что обходится союз
С иною музой; благодать
Тому, чья муза не бойка:
Горит он редко и слегка.
Но горе, ежели она
Славолюбива и страстна.
С железной грудью надо быть,
Чтоб этим ласкам отвечать,
Объятья эти выносить,
Кипеть, гореть — и погасать,
И вновь гореть — и снова стыть.
Довольно! Разве досказать,
Удобный случай благо есть,
Что я, когда начну писать,
Перестаю и спать, и есть…

Не то чтоб ощутил я страх,
Когда уселись на местах
И судьи и народ честной,
Интересующийся мной,
И приготовился читать
Тот, чье призванье — обвинять;
Но живо вспомнил я тогда
Счастливой юности года,
Когда придешь, бывало, в класс
И знаешь: сечь начнут сейчас!

Толпа затихла, начался
Доклад — и длился два часа…

Я в деле собственном моем,
Конечно, не судья; но в том,
Что обвинитель мой читал,
Своей статьи я не узнал.
Так пахарь был бы удивлен,
Когда бы рожь посеял он,
А уродилось бы зерно
Ни рожь, ни греча, ни пшено —
Ячмень колючий, и притом
Наполовину с дурманом!
О прокурор! ты не статью,
Ты душу вывернул мою!
Слагая образы мои,
Я только голосу любви
И строгой истины внимал,
А ты так ясно доказал,
Что я законы нарушал!

Но где ж не грозен прокурор?..
Смягченный властию судей,
Не так был грозен приговор:
Без поэтических затей,
Не на утесе вековом,
Где море пенится кругом
И бьется жадною волной
О стены башни крепостной, —
На гаупвахте городской,
Под вечным смрадом тютюна,
Я месяц высидел сполна…
Там было сыро; по углам
Белела плесень; по стенам
Клопы гуляли; в щели рам
Дул ветер, порошил снежок.
Сиди-посиживай, дружок!
Я спать здоров, но сон был плох
По милости проклятых блох.
Другая, горшая беда:
В мой скромный угол иногда
Являлся гость: дебош ночной
Свершив, гвардейский офицер,
Любезный, статный, молодой
И либеральный выше мер,
День-два беседовал со мной.
Уйдет один, другой придет
И те же басенки плетет…

Блоха — бессонница — тютюн —
Усатый офицер-болтун —
Тютюн — бессонница — блоха —
Всё это мелочь, чепуха!
Но веришь ли, читатель мой!
Так иногда с блохами бой
Был тошен; смрадом тютюна
Так жизнь была отравлена,
Так больно клоп меня кусал
И так жестоко донимал
Что день, то новый либерал,
Что я закаялся писать…
Бог весть, увидимся ль опять!..


Эпилог
Зимой поэт молчал упорно,
Зимой писать охоты нет,
Но вот дохнула благотворно
Весна — не выдержал поэт!
Вновь пишет он, призванью верен.
Пиши, но будь благонамерен!
И не рискуй опять попасть
На гаупвахту или в часть!1

1Печатается по Ст 1873, т. II, ч. 4, с. 101–120, с устранением автоцензурного исправления в ст. 296.
Впервые опубликовано: ОЗ, 1868, № 1, с. 227–238, с авторскими купюрами и заменами и подписью: «Н. Некрасов».
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1869, ч. 4, с датой: «1867» на шмуцтитуле (перепечатано: Ст 1873, т. II, ч. 4).
Наборная правленная авторская рукопись, с подписью: «Н. Некрасов» — ИРЛИ, ф. 203, № 32, л. 1-10. Отдельные наброски: ст. 217–226, 333–338 (беловая запись) и отрывок «Не то беда, что по суду…» (черновая карандашная запись) — ГБЛ, ф. 195, М57256, № 25.
Варианты ст. 263–264 впервые опубликованы К. И. Чуковским в статье «Новонайденные творения Некрасова» (РСл, 1913, 11 дек., № 285, с. 4).

Повод для написания сатиры «Суд» Н. А. Некрасову дала практика применения нового закона о печати, утвержденного 6 апреля 1865 г. и вступившего в силу с 1 сентября того же года (см.: Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. Т. XL. СПб., 1865, № 41990). Закон, принятый, как гласил его текст, с целью «дать отечественной печати возможность облегчения и удобства», отменил предварительную цензуру периодических изданий и заменил ее карательной цензурой, переложив тем самым всю полноту ответственности за публикуемые материалы с цензоров на авторов и издателей-редакторов. Цензурный комитет получил широкие возможности вмешиваться в литературные дела, в частности право после трех предостережений останавливать издание, а издателей и авторов привлекать к суду.
Демократическая печать настороженно встретила этот закон. В первом бесцензурном номере «Современника» М. А. Антонович предрекал, что в руках цензурной администрации, «склонной к нетерпимости и крайнему произволу», сосредоточится «огромная, почти неограниченная власть над периодической прессою», что она станет «угнетательницей прессы с целью вынудить у нее или угодливость или, по крайней мере, покорное молчание» (Антонович М. Надежды и опасения. — С, 1865, № 8, с. 184–186). Опасения эти были не напрасны. Вскоре после вступления закона в силу; «Современник» получил два цензурных предостережения — 10 октября и 4 декабря, а 28 мая 1866 г. «Современник» и другой демократический журнал — «Русское слово» — были прекращены «вследствие доказанного с давнего времени вредного их направления» (ЛН, т. 51–52, с. 587). Незадолго до этого, в апреле, по подозрению в причастности к каракозовскому делу был арестован сотрудник «Современника» Г. З. Елисеев. Уже после закрытия журнала, во второй половине 1866 г., Ю. Г. Жуковский и А. Н. Пыпин были привлечены к судебной ответственности за напечатание в мартовской и февральской книжках журнала «преступной» статьи Ю. Г. Жуковского «Вопрос молодого поколения», содержавшей, по мнению обвинителей, «оскорбление чести и достоинства всего дворянского сословия». 25 августа 1866 г. С.-Петербургский окружной суд оправдал обвиняемых, но это решение было опротестовано товарищем прокурора Н. Б. Якоби, и при повторном разбирательстве дела 4 октября 1866 г. уже в Судебной палате был вынесен обвинительный приговор. А. Н. Пыпин и Ю. Г. Жуковский подверглись «денежному взысканию по сту рублей и аресту на военной гауптвахте в течение трех недель каждого» (см. об этом: Сборник сведений по книжно-литературному делу за 1866 год, ч. II. М., 1867, с. 4–77). Этот случай послужил прецедентом для изъятия из ведения гласных пореформенных судов всех дел о цензуре и передачи их в ведение Судебной палаты.
Н. А. Некрасов к суду не привлекался и на процессе не присутствовал: он был в это время в Карабихе. Но о его готовности взять на себя ответственность за напечатание статьи Ю. Г. Жуковского и напряженном внимании к процессу свидетельствует переписка с А. Н. Пыпиным и С. В. Звонаревым в августе 1866 г. (см. письмо Некрасова к А. Н. Пыпину от 23 августа 1866 г., а также: Архив села Карабихи. Письма Н. А. Некрасова и к Некрасову. Примеч. сост. Н. Ашукин. М., 1916, с. 159–160, 252–253).
Некрасов, вероятно, присутствовал на другом таком же судебном разбирательстве — по делу А. С. Суворина, автора и издателя книги «Всякие. Очерки современной жизни». Суворин также был приговорен к трехнедельному аресту на гауптвахте, а книга его — к уничтожению (см. письмо Некрасова к В. П. Гаевскому от 20 декабря 1866 г. и стихотворение «Пропала книга!» — наст. изд., т, II, с. 226–227).
После закрытия журнала Некрасов чувствовал себя «пригвожденным к позорному столбу» и, возможно, пережил состояние, сходное с тем, которое переживает герой сатиры. Ряд общих черт позволяет сблизить образы автора и героя. Об этом свидетельствует текстуальная перекличка «Суда» с некоторыми автобиографическими стихотворениями Некрасова: ст. 240–248 и варианты к ним сопоставимы с отдельными строками пз «Родины», «На Волге» и «Умру я скоро. Жалкое наследство…»; варианты ст. 263–264 — со стихотворением 1867 г. «Зачем меня на части рвете…». Ср. также ст. 300–316 с письмом Некрасова к И. С. Тургеневу от 17 ноября 1853 г. Современниками Некрасова образ героя «Суда» часто воспринимался как прямо автобиографический. Так, художник А. М. Волков в своих иллюстрациях к сатире «Суд» придал герою портретное сходство с Некрасовым (ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 1, «№» 99). О соотношении автобиографического и типического в образе героя «Суда» см.: Евгенъев-Максимов В. Е. Разоблачение реакции и правительственных «реформ» в поэтическом творчестве Некрасова 1860-х годов. — Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та, 1952, № 158, с. 226–230; Гин 1971, с. 73–79.
О том, что «Суд» наряду с другими произведениями Некрасова «находится в руках новой редакции», было сообщено в объявлении об издании «Отечественных записок» на 1868 г. (Г, 1867, 31 дек., № 360).
Готовя произведение к печати, Н. А. Некрасов подверг его значительной автоцензуре. В ст. 296 («Мне граф [О]*** мораль читал») была снята даже заглавная буква имени графа Орлова. Ст. 14–16 — «Вспоминал Я также то, где я бывал, О чем и с кем вступал я в спор» — были опущены, что потребовало переработки ст. 14 и 17. Появилась вторая редакция эпилога. Первая слишком резко контрастировала по своей пафосной интонации с ироническим тоном остального повествования. Позднее, в 1875 г., Некрасов переадресовал заключительные строки эпилога (см.: Другие редакции и варианты, с. 296, вариант ст. 390–393) М. Е. Салтыкову (см. стихотворение «М. Б. С<алтыко>ву (при отъезде его за границу)» — ст. 5-12). По совету «домашнего цензора» «Отечественных записок» Ф. М. Толстого были сняты ст. 49–52, поскольку, по его мнению, они «отзываются принципами того учения, за которое „Современник“ был запрещен» (ЛН, т. 51–52, с. 584), а также устранено ироническое описание «администратора молодого» — ст. 63–68. По этой же причине «гвардейский офицер» в рукописи стал именоваться «гулякой-офицером», «удалым офицером», а затем еще более нейтрально — «изящным» (ОЗ) и «усатым» (окончательная редакция).
Но даже в таком виде «Суд», вероятно, вызвал нарекания со стороны лиц, осуществлявших надзор за печатанием освобожденных от предварительной цензуры изданий: очевидно, с угрозой объявления предостережения журналу связано то обстоятельство, что «Суд» был вырезан из части тиража уже напечатанных журнальных книжек. Вместо него печаталось с нарушением пагинации номера стихотворение «Эй, Иван!», вошедшее также и во второй номер «Отечественных записок» за 1868 г.
Современная Некрасову реакционная критика резко отрицательно встретила первый номер новых «Отечественных записок». Уже в февральском «Всемирном труде» (1868, № 2, с. 113–142) был напечатан обзор литературы «Столичная жизнь», в котором проводилась мысль о том, что «сатира Некрасова мельчает, размениваясь на балагурство». В четвертом номере журнала появилась статья Н. Соловьева «Критика направлений», написанная в том же духе, что и «Столичная жизнь», но еще более резко. Редакторы «Отечественных записок» Некрасов и Салтыков-Щедрин именуются в ней не иначе как «литературными покойниками», а «Суд» определяется как «журнальная эпитафия». Статья содержала очевидный намек на то, что Некрасова именно в административном порядке следует сделать «литературным покойником», т. е. закрыть «Отечественные записки».
«Однажды зимним вечерком» — вероятно, деформированная первая строка баллады В. А. Жуковского «Светлана»: «Раз в крещенский вечерок».

«Вечерний звон! Вечерний звон! Как много дум наводит он!» — цитата из стихотворения Т. Мура «Вечерний звон» в переводе И. И. Козлова.
«Модный магазин» — журнал мод, издававшийся С. Г. Мей, вдовой поэта Л. А. Мея, в С.-Петербурге в 1862–1883 гг. В рукописи «Модный магазин» первоначально был иронически назван «преступным» (см.: Другие редакции и варианты, с. 294).
Блажен, кому дана судьбой… — Ср. в «Полтаве» А. С. Пушкина: «Ах, вижу я: кому судьбою…» и т. д.
«Одно из славных русских лиц» — цитата из «Тамбовской казначейши» М. Ю. Лермонтова.
«С печатью тайны на челе» — цитата из стихотворения Д. В. Веневитинова «Последние стихи» («Люби питомца вдохновенья…»). В таком виде этот стих приводился в изданиях XIX в. В современных изданиях печатается и бесцензурный вариант: «С печатью власти на челе…»
Формально всё-до звука шпор… — Намек на то, что «администратор молодой» является не гражданским, а военным лицом, скорее всего жандармским офицером.
«Суд в подземелье» — поэма В. А. Жуковского, опубликованная впервые в «Библиотеке для чтения», 1834, т. III, с. 1–19. Это произведение с трагическим сюжетом и мрачно-романтическим колоритом могло запомниться Некрасову с детства. Но весьма вероятно его обращение к тексту поэмы Жуковского и во время, близкое к написанию «Суда». «Суд», насыщенный пародийными литературными реминисценциями, во многом повторяет ритмический рисунок поэмы Жуковского (см. об этом: Эйхенбаум В. М. Некрасов. — В кн.: Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969, с. 46) и ее рифмический строй. Один из вариантов начала «Суда»: «Уж было за полночь. Во сне…» перекликается с началом поэмы: «Уж день прохладой вечерел…», а ст. 350–361 — описание гауптвахты — сопоставимы с описанием подземелья («Библиотека для чтения», 1834, т. III, с. 13).
И ряд угрюмых клобуков… — описание, сопоставимое со сценой суда в поэме М. Ю. Лермонтова «Боярин Орша»:
Они! — взошли! — Толпа людей
В высоких, черных клобуках,
С свечами длинными в руках.

Владимирка — тракт, по которому шли из Москвы партии приговоренных к сибирской каторге и ссылке.
«Как голый пень среди долин» — цитата из поэмы М. Ю. Лермонтова «Хаджи-Абрек».
Не так счастливец молодой идет в таинственный покой (в рукописи первоначально: «Не так любовник молодой…» — см.: Другие редакции и варианты, с. 295) — отголоски строк Пушкина: «Как ждет любовник молодой минуты верного свиданья…» («К Чаадаеву»).
Мне граф Орлов мораль читал… — А. Ф. Орлов (1787–1862), с 1844 г. — шеф жандармов и главный начальник III Отделения (см. ниже, с. 428 и 430, комментарий к сатире «Недавнее время»).
Бог весть, увидимся ль опять?.. — Ср. стих А. В. Тимофеева «Прости! увидимся ль опять?..» («Разлука», 1830-е гг.).

автор: Некрасов Н.А. ,написано: 1867, рейтинг: 0 |
вид произведения: стихотворение
анализ, сочинение или реферат: 0
мeтки:
аудио стихотворение: 0

слушать, скачать аудио стихотворение
СУД Некрасов Н.А.
к общему сожалению, пока аудио нет

анализ, сочинение или реферат о стихотворении
СУД:

Но... Если вы не нашли нужного сочинения или анализа и Вам пришлось таки написать его самому, так не будьте жмотами! Опубликуйте его здесь, а если лень регистрироваться, так пришлите Ваш анализ или сочинение на allpoetry@mail.ru и это облегчит жизнь будущим поколениям, к тому же Вы реально ощутите себя выполнившим долг перед школой. Мы опубликуем его с указанием Ваших ФИО и школы, где Вы учитесь. Поделись знанием с миром!


Некрасов Н.А. стихи:

Некрасов Н.А. все стихи