вся поэзия.ру
стихи, сонеты, поэмы, сказки, басни, мадригалы, оды, эпиграммы, дифирамбы, акростихи, сонаты, пьесы, элегии, думы, канцоны русских поэтов
359 авторов, 715 анализов, сочинений, рефератов по произведениям
- А
- Б
- В
- Г
- Д
- Е
- Ж
- З
- И
- К
- Л
- М
- Н
- О
- П
- Р
- С
- Т
- У
- Ф
- Х
- Ц
- Ч
- Ш
- Щ
- Э
- Я
НА ПУТИ К ВОСТОКУ (ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА) - стихотворение Лохвицкая М. А.
НА ПУТИ К ВОСТОКУ (ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА1
БАЛЬКИС* – царица Юга.
ИФРИТ – гений света.
ИВЛИС – гений возмутитель.
ГИАЦИНТ – греческий юноша.
СТАРЫЙ ГРЕК
МОЛОДОЙ ГРЕК
КОМОС – невеста Гиацинта.
АЛАВИ – старая кормилица.
ГАМИЭЛЬ – молодой невольник.
НАЧАЛЬНИК КАРАВАНА
ВОИН
1-Й МУДРЕЦ
2-Й МУДРЕЦ
3-Й МУДРЕЦ
Жрецы, стража, невольники, невольницы
* В написании имен: «Балькис», «Саломон» сохранена авторская орфография.
ДЕЙСТВИЕ I
Оазис в пустыне. Скала, ручей, пальмы. Вдали виден клочок моря. Последние лучи заката.
ГИАЦИНТ, СТАРЫЙ ГРЕК, МОЛОДОЙ ГРЕК
Входят вместе. Гиацинт опирается на руку старика.
ГИАЦИНТ:
Я изнемог.
СТАРЫЙ ГРЕК:
Смелее, Гиацинт.
Приляг сюда, на этот камень мшистый
И отдохни в прохладной тишине.
А мы пока взберемся на утес
И будем ждать, когда пошлют нам боги
Спасительный корабль.
ГИАЦИНТ:
Я изнемог!
Я от потери крови обессилел,
Я падаю!
СТАРЫЙ ГРЕК:
Мужайся, Гиацинт.
МОЛОДОЙ ГРЕК:
Пойдем, старик. В туманной полосе,
Сливающей морскую даль с небесной,
Я, кажется, заметил белый парус.
Он вынырнул, как чайка, из волны.
СТАРЫЙ ГРЕК:
Быть может, это – облако, иль пена?
МОЛОДОЙ ГРЕК:
Нет, нет! Спешим взобраться на утес.
Там яркий плащ мы к дереву привяжем.
Скорей, скорей!
СТАРЫЙ ГРЕК:
Мужайся, Гиацинт.
(Уходит)
ГИАЦИНТ (один):
Они ушли, и я один в пустыне…
Колышутся вокруг меня цветы…
Их аромат пьянит и усыпляет,
И с музыкой вторгается мне в душу
Предчувствием таинственного сна.
(Засыпает).
(Ифрит появряется на скале. Он в лазурной одежде, с золотым копьем).
ИФРИТ:
Сюда придти должна царица Юга,
Премудрая Балькис. Я ей светил
Моим копьем во тьме ночей безлунных
И вел ее усталый караван.
А вечером я облаком жемчужным
Скользил пред ней по зареву небес,
Невидимый, не разлучался с нею,
Как повелел великий Саломон.
Он мне сказал: «Спеши на юг далекий,
Где зыблются горячие пески.
Там, вижу я, пятнистой вереницей
Качаясь мирно, движутся верблюды:
То – южная ко мне идет царица,
Моя любовь, прекрасная Балькис.
Лети, Ифрит, лети, мой светлый гений,
Веди ее ко мне прямым путем,
Не покидай в опасных переправах,
Блюди над ней всечасно, днем и ночью,
И сон храни возлюбленной моей».
И вот минуло время испытанья;
В последний раз пристанет караван,
В последний раз здесь отдохнут верблюды.
Близка, близка божественная цель.
Тяжел и труден путь ее тернистый,
Но он ее к блаженству приведет.
ИВЛИС (неожиданно выступая из чащи пальм):
К блаженству ли, страданью ли, не знаю,
Но думаю, что мудрую Балькис
Возлюбленный еще не скоро узрит,
Не скоро, нет, вернее – никогда.
ИФРИТ:
Кто ж помешает этому? Не ты ли,
Коварный дух, отверженный Ивлис?
Ответствуй!
ИВЛИС:
Я! Я мщу людскому роду,
Всем этим бедным призракам земли.
И прав мой гнев: ты знаешь, о Ифрит,
Что в первый день от сотворенья мира –
Из пламени тончайшего огня
Бог создал нас, – бесплотных и бессмертных,
И лишь потом из слепка красной глины
Был сотворен ничтожный человек.
И повелел собраться Вседержитель
Всем гениям, воздушно-лучезарным,
Всем ангелам, безгрешным и святым,
И рек созданьям, сотканным из света:
«Вот человек, – простритесь перед ним!»
И гении простерлись все послушно
И поклонились ангелы ему,
Но не было Ивлиса между ними,
Один Ивлис стоял с челом поднятым,
Один из всех осмелился сказать:
«Нет, Господи, не поклонюсь вовеки
Комку земной презренной, жалкой персти
Я – созданный из тонкого огня!»
ИФРИТ:
Ты был неправ; мы кланялись не плоти,
Не оболочке тленной человека,
Но вечному божественному духу,
Что благостно вдохнул в него Господь.
ИВЛИС:
За то и был я проклят между всеми.
Но внял моим молениям Творец,
И полное возмездие мне будет
Лишь в страшный день последнего суда.
С тех пор меж мной и семенем Адама
Идет незримо вечная вражда.
Пренебрегая слабыми душой,
Я избираю сильных и великих,
Отмеченных божественным перстом,
Влеку их к бездне, скрытой за цветами,
За сладостью запретного плода,
И радуюсь. – Пусть видит Вседержитель,
Перед каким ничтожеством земным
Он повелел смиренно преклониться
Нам, духам чистым, созданным из света,
Из пламени тончайшего огня.
ИФРИТ:
Будь дважды проклят гений-возмутитель,
Ты, сеющий страдание и зло!
Уйди, исчезни! Слышу я вдали
Поют, звенят серебряные звуки,
То близится сюда царица Юга,
Спешит вздохнуть усталый караван.
ИВЛИС:
И отдых будет сладок, о, так сладок,
Что, может быть, премудрая Балькис
Забудет здесь и радостную цель,
И блеск, и трон, и славу Саломона.
ИФРИТ:
Не верю, нет! В душе ее живой,
Подобно чистой лилии Сарона,
Тянущейся к божественным лучам,
Стремящейся. Как голубь, в высь лазури,
Не погасить небесного огня.
ИВЛИС:
Иль ты забыл? – Не я ли затемнил
Ее сознанье верованьем ложным;
Премудрая не ведает Творца,
Единого Создателя вселенной,
И молится Его творенью – солнцу,
Источнику сиянья и тепла.
Давно, давно за нею я следил,
Я был ее сопутник неразлучный,
Всегда, везде, повсюду, неизменно,
И путь ее тяжелый оживлял.
Я вслед за ней то гнался черной тучей,
То ураганом грозным налетал,
То, свив песок гигантскими столбами,
Свистящий смерч вздымал до облаков.
Но тщетно я страшил царицу Юга;
Не замечая ужасов пути,
Под мерный шаг на корабле пустыни
И медленно, но твердо и упорно,
Стремился вдаль усталый караван.
И вот, тогда поглубже заглянув
В бесстрашную и девственную душу,
Я стал дразнить желания царицы
Игрой неверной солнечных лучей.
Я ткал пред ней цветущие долины,
Пурпурные от блеска алых роз,
Свивал ей горы в лозах виноградных,
Ломавшихся под тяжестью кистей,
Манил ее прохладой темной рощи,
Бросающей таинственную тень,
И зноем дня измученное тело
Прельщал волнами призрачной реки.
Но к сладостно-пленительным обманам
Она была бесстрастно-холодна.
Над ней иные реяли виденья,
Нездешние над ней витали сны.
И медленно, но твердо и упорно
Стремился вдаль усталый караван.
И в бешенстве хотел я отступить.
Но, пролетая с бурею над морем,
Заметил я обломки корабля
И увидал на мачте уцелевшей
Трех человек. Два первые из них
Ничем мой взор к себе не приковали.
Но юноша с кудрями золотыми,
Обрызганный морской жемчужной пеной,
Измученный, усталый и больной,
Был так хорош, так женственно прекрасен,
Что я, заранее празднуя победу,
Велел волнам примчать его сюда.
ИФРИТ:
Он здесь?
ИВЛИС:
Вот он лежит перед тобой.
ИФРИТ:
Как он хорош! О боже, все погибло!
Но нет, я спрячу, унесу его,
Иль обращу в цветок, в растенье, в камень…
Сюда, ко мне! Подвластные мне духи!
Слетайтесь все!
(Слышен шум крыльев).
ИВЛИС:
Молчи! Не заклинай.
По власти высшей, данной мне судьбою,
Я искушал мудрейшую из жен.
Теперь в последний раз, клянусь, в последний,
Как жгучую, сладчайшую приманку,
Я юношу с кудрями золотыми,
Прекрасного, ей бросил на пути.
Не велика была б ее заслуга
Соблазнами слабейших пренебречь,
Но пусть теперь останется бесстрастной –
И я, я первый преклонюсь пред ней.
ИФРИТ:
Да будет так. Но стану я на страже;
Невидимый, я все же буду с ней.
Я огражду ее.
ИВЛИС:
И ты увидишь,
В какое море зла, страданья, страсти
Повергну я премудрую Балькис.
(Исчезают оба).
(Приближается караван. Царица сходит с верблюда. За нею следует начальник каравана).
БАЛЬКИС:
Разбейте здесь походные шатры.
Я здесь хочу расстаться до рассвета,
Дождаться блеска утренней звезды.
Но для меня ковров не расстилайте;
Пусть белая верблюдица моя
Оседланной пробудет эту ночь.
Я возвращусь под сень узорных тканей,
На мягкий одр меж двух ее горбов,
И там усну. Когда же в путь далекий
Потянется с рассветом караван,
Чтоб ни трезвон бубенчиков певучий,
Ни крик погонщиков, ни спор рабынь
Не разбудили сон мой легкокрылый.
Я спать хочу спокойно, как дитя,
Под мерный шаг на корабле пустыни
В виденьях сладких грезить долго, долго,
И в волнах грез, как в бездне, утонуть.
Когда же диск пурпурового солнца
Пройдет свой путь обычный над землей,
И яркими багровыми лучами
На склоне дня окрасятся пески,
Тогда меня будите, но не раньше.
НАЧАЛЬНИК КАРАВАНА:
Осмелюсь ли напомнить я царице,
Что в зной полдневный тяжек переход.
Медлительней тогда идут верблюды
И падают невольники от стрел,
Низвергнутых велением Ваала
На дерзостных, вступивших в храм его,
Нарушивших безмолвие пустыни.
А ночью мы…
БАЛЬКИС:
Довольно! Я сказала.
Я так хочу, и повинуйся, раб!
Постой. Когда к стране обетованной
Передовой приблизится верблюд,
И зоркие глаза твои увидят
Среди смоковниц, кедров и маслин
Блистающий дворец многоколонный,
Останови на время караван.
И пусть набросят лучшие покровы
На белого, священного слона,
И утвердят на нем мой трон великий,
Мой пышный трон, сияющий, как солнце,
Под куполом из страусовых перьев,
Колеблющих изменчивую тень.
Тогда в одеждах радужных, сотканных
Из крылышек цветистых мотыльков,
Воссяду я, превознесясь над всеми,
На славный мой и царственный престол,
Под балдахин мой, веющий прохладой.
И так явлюсь пред взорами того,
Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем,
Кому послушны гении и ветры,
Чей взор – любовь, чье имя – аромат.
(Начальник каравана уходит. За кущами пальм разбивают шатры).
БАЛЬКИС (одна).
О солнце Востока!
На духом смятенную свет твой пролей.
К тебе я спешу издалека
От дышащих зноем полей.
Да буду я жизнью, зеницею ока,
Жемчужиной лучшей в короне твоей.
Да буду я счастьем твоим и покоем,
И сладостной миррой, и крепким вином.
Двух мантий мы пурпуром ложе покроем,
И трон твой пусть троном нам будет обоим,
И будем мы двое в величье одном.
И спросят народы: о, кто это, дивная ликом,
Что делит и власть, и сиянье царя?
И скажут народы в восторге великом:
Пред солнцем зажглась золотая заря.
Мы слуг изберем из жрецов просветленных,
Нам будут петь гимны, курить фимиам,
И слава о нас пролетит по волнам.
И тьмы чужеземцев из мест отдаленных
Придут и смиренно поклонятся нам.
О солнце Востока!
На духом смятенную свет твой пролей.
К тебе я спешу издалека,
Несу тебе нард и елей.
Бесценных несу я тебе благовоний,
Алоэ и смирну, аир и шафран,
И ветви душистых лавзоний,
Усладу полуденных стран.
Но лучший мой дар – это дар сокровенный,
Расцветший, как лотос, в прохладной тиши, –
Блаженство любви совершенной,
Сокровище девственно-чистой души.
Да минут навеки мои испытанья,
Возлюбленный мой!
Прими утомленную в долгом скитанье,
В разлуке земной.
Прими ее с миром, о солнце Востока,
И радостным взором приветствуй ее.
Далеко, далеко
Да будет прославлено имя твое!
(Темнеет. Сумерки. Царица подходит к камню и видит спящего Гиацинта).
Что вижу я? Красивый, бледный мальчик…
Он крепко спит, и кудри золотые
Рассыпались на золотом песке.
Проснись, проснись, дитя!
ГИАЦИНТ (просыпаясь)
О чудный сон!
Мне грезилось, что по небу катилась
Лучистая и яркая звезда;
Я протянул к ней жадные объятья,
И женщиной она очнулась в них.
Не ты ль со мной, воздушное виденье,
Окутанное в призрачный покров?
Да, это ты?
БАЛЬКИС:
О нет, мой мальчик милый,
Я не из тех, минутных жалких звезд,
Что падают в объятия ребенка,
Уснувшего в мечтаньях о любви.
Я – та звезда, что светит неизменно,
Всегда чиста, незыблемо спокойна,
Как первой ночью от созданья мира,
Зажженная над вечностью немой.
Я – та звезда, которая, быть может,
Сама сгорит в огне своих лучей,
Но не падет в объятия ребенка,
Уснувшего в мечтаньях о любви.
ГИАЦИНТ:
То был лишь сон.
БАЛЬКИС:
Во сне иль наяву –
Не все ль равно? Действительность и сны –
Не звенья ли одной великой цепи,
Невидимой, что называют жизнью?
Не все ль равно, во сне иль наяву?
ГИАЦИНТ:
Нет, слов твоих неясно мне значенье,
Но голос твой, как нежной арфы звон,
Меня чарует музыкой небесной.
О, говори!
БАЛЬКИС:
Испытывал ли ты
Когда-нибудь в твоей короткой жизни
Весь ужас смерти, всю тоску разлуки,
Так глубоко и полно, как во сне?
ГИАЦИНТ:
Нет, никогда. О говори еще!
БАЛЬКИС:
Ты чувствовал ли негу наслажденья
С безмерностью нерасточенных сил?
Любил ли ты с такой безумной страстью,
Так глубоко и нежно, как во сне?
ГИАЦИНТ:
Нет, никогда!
БАЛЬКИС:
Ты видишь, я права.
Мы днем – рабы своей ничтожной плоти,
Принуждены питать ее и холить,
И погружать в прохладу водных струй.
И лишь во сне живем мы жизнью полной,
Отбросив гнет докучливых цепей,
Свободные, как гении, как боги,
Спешим испить от чаши бытия,
Спешим страдать, безумствовать, смеяться,
Стонать от мук и плакать от любви.
ГИАЦИНТ:
Зачем, скажи, небесные черты
Скрываешь ты ревнивым покрывалом?
О, подними туманные покровы,
Дай мне узреть таинственный твой лик.
(Царица поднимает прозрачное покрывало. Лунный свет).
Да, это ты! О радость, о блаженство,
Блеснувшее в волшебно-сладком сне!
Да, это ты! И быть иной не можешь…
И я любил и ждал тебя давно;
Я чувствовал, я знал, что ты прекрасна,
Ты – красота, ты – вечность, ты – любовь!
Но, вижу я, уста твои змеятся
Холодною усмешкой. На челе,
Увенчанном блестящей диадемой,
Надменное почило торжество.
Богиня ты, иль смертная – кто ты?
БАЛЬКИС:
На юге радостном, в Аравии счастливой,
В трех днях пути от Санаа,
Раскинулась в оазис прихотливый
Моя волшебная страна.
Там все блаженно без изъятья,
Все тонет в море красоты;
Друг другу там деревья и кусты
Протягивают жадные объятья,
Сплетаясь звеньями лиан,
И в спутанных ветвях, над вскрывшейся гранатой,
Порой колеблет плод продолговатый
На солнце зреющий банан.
Там не знаком смертельный вихрь самума;
Мои стада пасутся без тревог,
Лишь, веющий без шороха и шума,
Дыханье мирт приносит ветерок
И, чуть дыша, колышет знойно
Лазурный сон прозрачных вод.
Из века в век, из года в год
Там благоденствует спокойно
Благословенный мой народ.
Я та – чье имя славится повсюду,
Под рокот арф и лиры звон;
В сказаньях вечных я пребуду
Певцов всех стран и всех времен.
За разум мой, могущество и силу
Мне служат все, познавшие меня.
Я – Саба. Я молюсь светилу
Всепобеждающего дня.
ГИАЦИНТ:
Так это ты, премудрая царица!
Звезда моя!...
БАЛЬКИС:
Зови меня – Балькис.
Три тысячи дано мне от рожденья
Прославленных и царственных имен,
Три тысячи, из коих лишь одно
Чарует слух гармонией чудесной.
Так мать меня звала. И это имя,
Слетевшее с любимых уст ее,
Останется в пленительных преданьях,
Родясь со мной, переживет меня.
Царица я народам мне подвластным,
Но ты, дитя, зови меня – Балькис.
ГИАЦИНТ:
Моя Балькис, я знал тебя давно;
От жарких стран до берегов Эллады
Дошла молва о мудрости твоей.
Прекрасною зовут тебя поэты,
Великою зовут тебя жрецы.
БАЛЬКИС:
Ты родом грек? Так хорошо и внятно
Ты говоришь на языке моем.
Но я еще твое не знаю имя.
Скажи его.
ГИАЦИНТ:
На севере Эллады,
В тенистых рощах родины моей,
В ущельях гор и на лесных лужайках,
Везде, где бьют прохладные ключи,
Благоухает синий колокольчик,
Клочок небес в зеленой мураве.
Он любит тень и полумрак вечерний,
И близость вод, журчащих по камням.
Перед тобой – дитя весны цветущей,
Лазурноокий Гиацинт.
БАЛЬКИС:
Мой Гиацинт, должно быть, долго, долго
Ты любовался голубым цветком.
И засинел он, слился с лунным блеском
И отразился ласковым мерцаньем
В лазурной мгле изменчивых очей.
ГИАЦИНТ:
В твоих очах – лучи и трепет звезд!
И вся ты, вся, пронизанная светом,
Мне кажешься виденьем лучезарным…
Ты в сумраке сияешь, как звезда.
(Проносится метеор).
БАЛЬКИС:
Падучая звезда!
ГИАЦИНТ:
Как в сновиденьи.
О, если бы я мог обнять тебя!
О, за твое единое объятье
Пошел бы я на муки и на смерть!
За влажный зной медлительных лобзаний,
Сладчайший дар надменных уст твоих,
Я заплачу тебе ценою жизни!
Обнять тебя – и после умереть…
БАЛЬКИС:
Пора идти. Еще сияют звезды,
Но в воздухе уж чудится рассвет.
Пора, пора! Тяжел мой путь тернистый,
Но он меня к блаженству приведет.
ГИАЦИНТ:
О, погоди! О, выслушай, царица!
Там, далеко, на родине моей,
Осталась та, которую любил я,
Иль думал, что любил. И лишь теперь
Я понял вмиг, как страшно заблуждался,
И что тогда я называл любовью,
То не было и призраком любви.
БАЛЬКИС:
Люби ее, будь счастлив с ней, мой мальчик,
Меня зовет божественная цель.
Прощай, мой друг.
ГИАЦИНТ:
Нет, нет, еще мгновенье!
Ты знаешь ли, как счастлив я теперь,
Как я судьбу свою благословляю,
Благословляю море, ветер, бурю,
Принесшую меня к твоим ногам!
БАЛЬКИС:
Пусти меня!
ГИАЦИНТ:
Еще, еще мгновенье!
Дай мне упиться красотой твоей,
Дай наглядеться в звездочные очи,
Дай мне побыть в тени твоих ресниц!
Уходишь ты? Так знай, что за собой
Холодный труп оставишь ты в пустыне.
Я буду биться головой о камни,
В отчаянье разлуки и любви…
С проклятием тебе сорву повязку
С моей ноги, – и, кровью истекая,
Умру один. Будь проклята! Ступай.
БАЛЬКИС:
Я остаюсь.
ГИАЦИНТ:
Балькис!
БАЛЬКИС:
Ты ранен, милый?
ГИАЦИНТ:
Случайно я ударился о щебень,
Когда на берег бросили нас волны,
Принесшие меня к твоим ногам.
БАЛЬКИС:
Как ты дрожишь, как бледен! Ты страдаешь?
Дай рану я твою перевяжу.
Так хорошо? Не больно? Что с тобою?
ГИАЦИНТ:
Обнять тебя – и после умереть!
БАЛЬКИС:
Ты будешь жить. Приблизь твои уста. (Обнимает его).
(Караван собирается в путь и медленно уходит. Тихо звенят колокольчики).
ГИАЦИНТ:
Люблю тебя!
БАЛЬКИС:
Как ты прекрасен, милый!
Мой Гиацинт, скажи мне, – ту, другую,
Ты, может быть, любил сильней меня?
ГИАЦИНТ:
Небесных молний режущее пламя
Сравню ли я с болотным огоньком?
БАЛЬКИС:
И обо мне ты часто, часто думал?
ГИАЦИНТ:
Ты представлялась мне совсем иной –
Такой же юной, гордой и прекрасной,
Но мужественной, рослой, чернокудрой,
С бесстрастием богини на челе.
И как я рад, как счастлив, что ошибся.
Но мог ли я тогда предугадать,
Что гордость, власть и мудрость воплотилась
В таком воздушно-призрачном созданье,
В таком виденье облачном, как ты?
БАЛЬКИС:
Мой бледный мальчик, – надо ли иметь
Высокий, пышный стан, чтоб быть великой?
Ты посмотри: мой рост не превышает
Иных цветов на родине моей,
Но имя Сабы вечно и бессмертно,
И знаю я, что слава обо мне
Собой обнимет землю до полмира!
ГИАЦИНТ:
Не странно ли, – я думал, ты смугла, –
Но матовым оттенком нежной кожи
Походишь ты на жемчуг аравийский.
И мягкий цвет волос твоих волнистых
Подобен шерсти лани полевой,
Иль скорлупе ореховой, когда
Она блестит и лоснится на солнце.
Как сладостно они благоухают!
От одного прикосновенья к ним
Возможно опьянеть. О, дай мне их,
Обвей меня, засыпь, запрячь под ними,
Меня всего окутай, как плащом!
И под душисто-знойным покрывалом
Я на груди твоей усну…
(Звон колокольчиков слабеет).
БАЛЬКИС:
В моем саду есть тихий уголок,
Где не слыхать докучных попугаев,
Ни пенья птиц, ни рокота ручья,
Где высится лишь тамаринд печальный
Да ветки ив склоняются к волне.
Там нет кричащих красками цветов,
Удушливых и резких ароматов:
Жасминов, роз, левкоев, анемон, –
Звездой жемчужной в темных камышах
Там прячется стыдливо лотос белый
И тихо льет свой тонкий аромат.
И вот, теперь, я чувствую, ко мне
Доносится его благоуханье,
Как под крылами ветерка ночного
Протяжный вздох натянутой струны.
И, заглушая нежным ароматом
Все благовонья крепкие земли,
Оно растет, растет и наполняет
Дыханием своим весь мир земной,
Как мощный гимн неведомому Богу,
Как торжество ликующей любви.
ГИАЦИНТ:
Меня ты любишь, дивная, скажи?
(С ветром доносится замирающий звон).
БАЛЬКИС:
Люблю ли я?.. Ах, слышишь эти звуки?!
Мой караван ушел… они забыли,
Они в пустыне бросили меня!
ГИАЦИНТ:
О, горе нам, Балькис!
БАЛЬКИС:
Не бойся, милый,
Они придут, они придут за мной.
ГИАЦИНТ:
А если нет?
БАЛЬКИС:
Оторваны от мира,
Мы будем здесь блаженствовать вдвоем.
ГИАЦИНТ:
Но мы умрем от голода и страха,
Погибнем мы!
БАЛЬКИС:
Вернется караван.
Пойми, дитя, царица – не былинка;
Теперь ли, днем ли, вечером, – но все ж
Рабы мое отсутствие заметят.
Не бойся, друг, они придут за мной.
И мы тогда предпримем путь обратный,
В мою страну я увезу тебя.
Я разделю с тобой мой трон великий
И возложу на кудри золотые
Бессмертием сияющий венец.
Но ты меня не видишь и не слышишь?..
Мой Гиацинт, взгляни же на меня!
ГИАЦИНТ:
Ты – женщина, я слаб и безоружен…
Мои друзья забыли обо мне…
Мы здесь одни в пустыне беспредельной,
Где дикий зверь нас может растерзать.
Погибнем мы!
БАЛЬКИС:
Они придут, мой друг!
Виновна я. По моему веленью,
С рассветом в путь собрался караван.
«Вы для меня ковров не расстилайте», –
Сказала я, – «верблюдицу мою
Оседланной оставьте эту ночь.
Я возвращусь под сень узорных тканей.
На мягкий одр, меж двух ее горбов,
И там усну». – И думая, что я
Спокойно сплю в шатре моем походном,
С рассветом в путь собрался караван.
А я…
ГИАЦИНТ:
Как ты была неосторожна!
БАЛЬКИС:
А я, склоняясь на жаркие мольбы,
На красоту твою залюбовалась,
Заслушалась твоих речей волшебных
И, все забыв, осталась здесь в пустыне.
Любить тебя и умереть с тобой.
ГИАЦИНТ:
О женщина! Меня ты упрекаешь.
БАЛЬКИС:
Опомнись, друг!
ГИАЦИНТ:
Нет, не ошибся я,
Упрек звучал в твоих словах так внятно.
Я чувствую, меня ты ненавидишь…
Скажи, я прав?
БАЛЬКИС:
Безумец, замолчи!
Твоя тоска мне сердце разрывает…
О, если бы ты знал!..
(Крики за сценой): корабль, корабль!
ГИАЦИНТ:
Спасение! Свобода! Боги, боги!
Прости меня, будь счастлива, Балькис…
Иду, бегу!
БАЛЬКИС:
А я? Ты шутишь, милый?
Иль хочешь ты меня покинуть здесь
Одну, среди песков необозримых!..
Не правда ли, ты шутишь, Гиацинт?
ГИАЦИНТ:
Бежим со мной, моей женой ты будешь.
БАЛЬКИС:
Твоей… женой?.. Иль ты забыл, кто я?
ГИАЦИНТ:
Ты для меня останешься царицей.
(Крики за сценой): корабль, корабль!
Бежим, моя Балькис!
БАЛЬКИС:
Бежать с тобою мне… царице Юга?
Ты надо мной смеешься, Гиацинт!
Могу ли я оставить мой народ,
Мой край родной, завещанный отцами,
И странствовать развенчанной царицей,
Утратившей и царство, и престол?
ГИАЦИНТ:
Так оставайся. К вечеру наверно
Твой караван вернется за тобой.
БАЛЬКИС:
О, да, мой друг, я верю, он вернется, –
Но ждать его беспомощной, одной,
Затерянной в пустыне бесконечной,
Ужасно мне. О, подожди со мной!
(Крики за сценой): корабль, корабль!
ГИАЦИНТ:
Прости, идти я должен,
Ты слышишь зов товарищей моих? –
Корабль уйдет, и если я останусь,
А караван замедлится в пути
Иль, может быть, и вовсе не вернется,
То…
БАЛЬКИС:
Ты меня здесь бросишь умирать?
ГИАЦИНТ:
Прощай, Балькис нет времени мне больше.
БАЛЬКИС: (опускаясь на колени)
О, милый друг, взгляни, как я слаба!
Смотри, тебя молю я на коленях,
Великая, склоняюсь пред тобой.
ГИАЦИНТ:
Царица, встань!
БАЛЬКИС:
Я больше не царица!
(Сорвав, бросает свой венец).
Я – женщина. Не покидай меня!
(Крики за сценой): корабль, корабль!
ГИАЦИНТ:
Я не могу остаться.
Будь счастлива, забудь, не проклинай!
БАЛЬКИС:
Хоть что-нибудь скажи мне на прощанье,
Что я могла бы в сердце сохранить!
ГИАЦИНТ:
Ты дорога мне.
БАЛЬКИС:
Только-то, не боле?
ГИАЦИНТ:
Мне никогда не позабыть тебя.
БАЛЬКИС:
И это – все? – Довольно, о, довольно!
Да сбудутся веления судеб.
(встает).
Ты прав, дитя. Подай мне мой венец.
ГИАЦИНТ:
Ах, лучший перл потерян в нем.
БАЛЬКИС:
Так что же?
Возлюбленный заменит мне его
Сапфиром ясным, синевы небес,
Иль мало у него сокровищ ценных?
Как ты смешон. Подай мне мой венец.
ГИАЦИНТ:
Прощай, Балькис.
БАЛЬКИС:
Как ты назвал меня?
ГИАЦИНТ:
Моей Балькис.
БАЛЬКИС:
Перед тобой царица.
Простись же с ней, как требует того
Ее высокий сан – прострись пред нею
И должную ей почесть принеси.
ГИАЦИНТ: (падает к ее ногам)
Целую прах у ног твоих прекрасных.
БАЛЬКИС: (кладет ему на голову свою ногу)
Вот так лежат презренные рабы,
А так
(заносит кинжал)
царица мстит за униженье!
ГИАЦИНТ:
Остановись! Что хочешь делать ты?
С руками ли, обрызганными кровью,
Предстанешь ты пред взорами того,
Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем?
БАЛЬКИС: (Гиацинту)
Иди, но помни: если вновь судьба
Тебя отдаст мне в руки, как сегодня,
То я не пощажу тебя. – Ступай.
ГИАЦИНТ: (медленно уходит, потом, оборачиваясь,
смотрит на нее и убегает).
БАЛЬКИС: (протягивая руки к востоку)
Возлюбленный, простишь ли ты меня?
ИФРИТ:
Ты высшего блаженства не достойна.
Твой караван вернется за тобой,
Но я, Ифрит, тебе повелеваю,
От имени пославшего меня,
Неконченым оставить путь кремнистый
И возвратиться вновь в свою страну.
(Исчезает).
БАЛЬКИС: (закрывает лицо руками).
Возлюбленный, тебя я не увижу!
(Поднимает глаза к небу и видит восход солнца)
Великий Ра! Я пропустила час
Предутренней молитвы. Лучезарный!
Невольный грех тоскующей прости!
(Опускается на колени, подняв руки к небу; вдали слышатся колокольчики приближающегося каравана).
О солнце! Животворящее,
Жизнь и дыханье дарящее
Слабым созданьям земли,
Всесовершенное,
Благословенное,
Вздохам забытой внемли.
Я была тебе верной в скитании.
Я хранила твой кроткий завет,
Злым и добрым давала питание,
Всюду сеяла радость и свет.
Открывала убежище странному,
Не теснила ни вдов, ни сирот,
Не мешала разливу желанному
На поля набегающих вод.
Не гасила я пламя священное,
Не лишала младенцев груди матерей.
О великое, о неизменное,
Не отвергни молитвы моей!
И хваленья бессмертному имени
Возносить не престанут уста.
О, согрей меня, о, просвети меня,
Я чиста, я чиста, я чиста!
ДЕЙСТВИЕ II
Шатер царицы Савской. Спальный покой. Балькис возлежит на драгоценном ложе. У ног ее сидит старая кормилица Алави.
БАЛЬКИС:
Мне тяжело, Алави, я больна.
Сгораю я от мук неутоленных,
От жгучей жажды мести и любви.
О, Эти кудри нежно-золотые,
В лучах луны они казались мне
Подернутыми дымной паутиной.
Они вились, как тонкие колечки
Иль усики на лозах виноградных,
И обрамляли бледное чело –
Не золотым, о, нет, я помню ясно,
Совсем, совсем серебряным руном.
АЛАВИ:
Забудь его.
БАЛЬКИС:
Забыть? А месть моя?
А сколько я терзалась в ожиданье!
Год, месяц, день иль много долгих лет…
Иль миг один, кто знает, кто сочтет,
Когда мгновенье кажется мне веком?
А дни бегут и тают без следа,
Бесплодные в слезах проходят ночи.
И жизнь плывет, торопится, спешит,
И вечности холодное дыханье
Мой бедный ум и сердце леденит.
АЛАВИ:
Твои рабы найдут его, царица,
Лишь подожди. Разосланы гонцы.
Иль хитростью, иль подкупом, иль силой,
Но будет он в цепях у ног твоих.
БАЛЬКИС:
В цепях? В цепях, сказала ты, Алави?
Не так бы я его хотела видеть!
АЛАВИ:
…И местью ты натешишься над ним.
БАЛЬКИС:
Отмстить ему? Он так хорош, Алави,
Он так хорош!
АЛАВИ:
Но не один на свете;
Твой верный раб, красавец Гамиэль,
Хорош, как день, как дух арабских сказок,
Он меж других, как месяц между звезд.
Его глаза – два солнца стран полдневных,
Две черные миндалины Востока
Под стрелами ресниц, густых и долгих,
Как у газели. Губы – лепестки
Цветов граната. Голос, рост, движенья…*
БАЛЬКИС:
О, замолчи! – что мне твой Гамиэль,
Что мне весь мир? Мне больно, я страдаю,
Сгораю я от муки и любви!
Он мне сказал: «Прости, идти я должен,
Ты слышишь зов товарищей моих.
Корабль уйдет, и если я останусь,
А караван…»
О низость, о позор!
И я его молила на коленях,
Великая, склонялась перед ним!
И это все простить ему! Подумай!
Теперь я здесь тоскую, я одна,
Из-за него отвергнута навеки
Царем царей, возлюбленным моим.
А он наверно счастлив и доволен,
Живет в усладах низменных страстей
И, может быть, как знать, в чаду похмелья
Товарищам не хвастает ли он,
Что был на миг любим царицей Юга,
И подлым смехом страсть мою грязнит!
Как тяжело на сердце! Я страдаю.
О, скоро ли они найдут его?
Тоска, тоска! Утешь меня, Алави,
Спой песню мне, иль сказку расскажи.
АЛАВИ:
Стара я стала, голос мой ослаб;
Но прикажи, я крикну Гамиэля,
Тебе споет он песню о любви.
БАЛЬКИС:
Мне все равно, зови его, пожалуй.
(АЛАВИ уходит).
БАЛЬКИС: (одна)
О, ласковый и ненавистный взор!
Как он глядит мне в душу и волнует,
И пробуждает спящие желанья,
И мучает, и дразнит, и манит.
ГАМИЭЛЬ: (входит).
Я пред тобой, о лилия Дамаска,
Твой верный раб, покорный Гамиэль.
БАЛЬКИС:
Зачем ты здесь? Ступай, ты мне не нужен.
Нет, погоди, останься, спой мне, друг.
Утешь меня арабской нежной песней.
Мне тяжело. Утешь меня, мой друг.
ГАМИЭЛЬ: (поет, аккомпанируя себе на арфе).
Послушаем старую сказку,
Она начинается так:
За смерчами Красного моря
Есть остров Ваак-аль-Ваак.
Там блещут янтарные горы,
Там месяц гостит молодой;
Текут там глубокие реки
С живою и мертвой водой.
Там ива плакучая дышит
Невиданным гнетом ветвей, –
Не листья, а юные девы
Колышутся тихо над ней.
Поют они: «слава, Всевышний,
Тебе, победившему мрак,
Создавшему солнце и звезды,
И остров Ваак-аль-Ваак!»
И гимн их несется в лазури,
Как сладостный жертв фимиам.
И падают девы на землю,
Подобно созревшим плодам.
Послушаем старую сказку,
Она нам расскажет о том,
Как прибыл на остров волшебный
Царевич в венце золотом.
Прошел он янтарные горы,
Целящей напился воды,
И в чаще у райского древа
Его затерялись следы.
БАЛЬКИС:
Тоска, тоска!
ГАМИЭЛЬ:
О, лотос белоснежный,
Я не могу ничем тебе помочь?
БАЛЬКИС:
Ты можешь ли в эбеновые кудри
Вплести сиянье утренней зари?
Ты можешь мрак очей твоих восточных
Зажечь лучом зеленовато-синим,
Подобным свету лунного луча?
Не можешь, нет? Уйди же прочь, мне больно!
Оставь меня одну с моей тоской.
(ГАМИЭЛЬ уходит).
АЛАВИ: (вбегая)
Его нашли, его ведут, царица!
Он здесь, твой раб, окованный в цепях.
Как будет он теперь молить и плакать,
И пресмыкаться, ползая во прахе,
Уж то-то мы натешимся над ним!
Но что с тобой, моя голубка, крошка,
Дитя мое? Иль радостною вестью
Тебя убила глупая раба?
БАЛЬКИС:
Он здесь! И я не умерла, Алави?
Я не во сне?
ГАМИЭЛЬ: (возвращаясь)
О, посмотри, царица,
На пленника; ведь он точь-в-точь такой,
Каким хотела ты меня увидеть.
И вместе с ним закована гречанка,
Красивая, как молодая лань.
БАЛЬКИС:
Собраться всем. Начнется суд. Ступайте.
(Одна).
Моя любовь, мой милый, бледный мальчик,
Как я слаба, как я тебя люблю!
ДЕЙСТВИЕ III.
Шатер царицы Савской. Тронный зал.
В начале сцена действия сцена постепенно заполняется народом: жрецы, воины, невольники и невольницы. ГИАЦИНТ, окованный по рукам, стоит рядом с молодой, богато одетой гречанкой. За ними воин с обнаженным мечом.
ГИАЦИНТ: (Обращаясь к воину)
Скажи мне, друг, куда нас привели?
ВОИН:
Узнаешь сам. Вот, погоди, царица
Сейчас придет свой суд произнести.
ГИАЦИНТ:
Ответь мне, друг, одно, я умоляю:
Кто та, кого зовете вы царицей?
ВОИН:
Царица Сабы, мудрая Балькис.
ГИАЦИНТ: (обращаясь к гречанке):
Ты слышала? О, Комос! мы погибли!
Мы у нее, в шатре царицы Юга.
И это имя нежное. Балькис, –
Теперь звучит мне смертным приговором, –
Она клялась не пощадить меня.
КОМОС:
Она могла забыть тебя. Здесь много
Невольников красивых, юных, стройных.
Смотри вокруг. Они тебя не хуже.
Она могла забыть тебя давно.
ГИАЦИНТ:
Ты рассуждаешь здраво, как гречанка;
Под солнцем юга женщины не те. –
Они в любви так странно-постоянны
И в ревности не ведают границ.
КОМОС:
Но если я скажу ей откровенно,
Как мы с тобой друг друга крепко любим,
Я, может быть, разжалоблю ее,
И нас она…
ГИАЦИНТ:
О, глупое созданье!
Молчи и знай, что если… Вот она!
ВСЕ: (падая на колени)
Привет тебе, премудрая Балькис.
(Царица медленно восходит по ступеням, ведущим к трону, и полуложится на подушки. Две черных невольницы обвевают ее опахалом).
БАЛЬКИС:
Где пленный грек? А это кто же с ним?
ВОИН:
Он говорит – она его невеста.
БАЛЬКИС:
Невеста? А! Боюсь, что никогда
Его женой бедняжечка не будет.
«Красивая, как молодая лань!»
Длинна, как жердь, черна, как эфиопка.
Ты, право, глуп, мой смуглый Гамиэль.
(Обращаясь к пленнице).
Ты знаешь наш язык? Иль мне с тобой
По-гречески прикажешь объясниться?
КОМОС:
Немного знаю.
БАЛЬКИС:
Подойди ко мне,
Поближе стань и отвечай толково:
Откуда ты и как тебя зовут?
Ну, говори.
КОМОС:
Я – Комос.
БАЛЬКИС:
Что за имя?
Противный звук! – Но, может быть, зато,
Гордишься ты своим происхожденьем?
Кто твой отец?
КОМОС:
Отпущенник из Фив.
Теперь торгует овцами и шерстью.
БАЛЬКИС:
А мать твоя?
КОМОС:
Рабыня черной крови,
Невольница.
БАЛЬКИС:
Достойное родство!
Теперь понятно мне, откуда эта
Широкая и плоская спина,
Назначенная матерью-природой
Не для одежд пурпурных, а для носки
Вьюков, камней и рыночных корзин.
(Вставая).
От Солнца я веду свой древний род!
И потому, не только по рожденью,
Но каждым взглядом, словом и движеньем –
Царица я от головы до ног.
А дочь раба останется навеки
Рабынею, хотя б ее хитон
Весь соткан был из камней драгоценных.
Но все равно ты это не поймешь.
(Садится снова).
Итак, увы, ни именем, ни родом,
Ни красотой похвастать ты не в праве,
Но, может быть, в искусствах ты сильна?
КОМОС:
В искусствах?
БАЛЬКИС:
Да. Играешь ты на арфе?
КОМОС:
Я музыки не знаю, я – фиванка.
БАЛЬКИС:
Фиванка? А! Ты этим все сказала.
Твои отцы прославились издревле
Отсутствием и голоса, и слуха.
И хоть в душе сгораю я желаньем
Из уст твоих услышать гимн любви,
Но страшно мне, что на высокой трели
Испустит дух мой лучший попугай.
Так подождем с опасною забавой,
Не будем петь, возьмемся за стихи.
Ты можешь ли чередовать легко
Шутливый ямб с гекзаметром спокойным,
Произнося торжественные строфы
Под рокотанье лиры семиструнной? –
Ведь все же ты гречанка, хоть из Фив.
КОМОС:
Нет, не могу.
БАЛЬКИС:
Так, значит, уж наверно
Вакхической ты нас потешишь пляской?
О, будь мила! Что ж медлишь ты, скорей!
Заранее я с восторгом предвкушаю
Всю грацию пленительных движений.
Смелей, дружок!
КОМОС:
Я пляскам не училась.
БАЛЬКИС:
Как, тоже нет? Что ж можешь делать ты?
КОМОС:
Прясть, вышивать, считать и стричь баранов.
БАЛЬКИС:
Мне жаль тебя, мой бедный Гиацинт!
Твой вкус, мой друг, поистине ужасен.
Но все же ты мне нравишься. Поди
И поцелуй, как прежде.
(Гиацинт подходит к царице. Комос вскрикивает).
Что с тобою?
Ты, кажется, ревнуешь? Ха-ха-ха!
Она ревнует, слышите ль?
(Целует его).
КОМОС:
О, боги!...
Оставь его! Он мой жених.
БАЛЬКИС:
Потише!
Держи себя учтивей, мой дружок.
Не забывай, что говоришь с царицей,
А не с торговкой шерсти иль овец.
Но, отвечай, его ты очень любишь?
КОМОС:
Люблю, царица!
БАЛЬКИС:
Любишь глубоко?
КОМОС:
Как жизнь мою!
БАЛЬКИС:
О, в самом деле, крошка?
Я тронута до слез твоим признаньем.
Но, видишь ли, и я его люблю.
Он миленький и презабавный мальчик.
КОМОС:
Он мой, он мой! Оставь его, он мой!
БАЛЬКИС:
Нет, девочка становится прелестной.
То «да и нет», «не знаю», «не умею»,
И, вдруг, теперь приобрела дар слова,
И требует, и молит, и кричит.
Так как же, Комос, мы его поделим?
Уж разве мне придется уступить?
КОМОС:
Всю жизнь, всю жизнь мою не перестану
Благодарить тебя!
БАЛЬКИС:
Иль, может быть,
Ты сжалишься и мне его оставишь?
КОМОС:
О, пощади, не смейся надо мной!
БАЛЬКИС:
Так пусть наш спор решает сам виновник, –
Так будет справедливее и проще.
Ты, милая, согласна ли со мной?
КОМОС:
Согласна ли? О, с радостью, царица!
Я вижу, ты – мудрейшая из жен.
БАЛЬКИС: (ГИАЦИНТУ)
Что скажешь ты, мой милый, мой любимый?
Она иль я – подумай и реши.
Что ж медлишь ты и что тебя смущает?
КОМОС:
Царица, он дрожит за жизнь свою
И высказать тебе не смеет правды.
Но если б в кроткой милости твоей
Он был, как я, уверен, – то, конечно,
Явил бы он свою любовь ко мне.
БАЛЬКИС:
Ты думаешь? – Увидим. Слушай, милый,
Когда ее ты любишь глубоко,
Будь счастлив с ней, я жизнь тебе дарую.
Я повелю вам хижину построить
В тени олив на берегу ручья.
Работой вас, коль будете покорны,
Клянусь тебе, не стану изнурять.
Да и к тому ж немного друг для друга
Двум любящим и пострадать легко!
И вместе с ней, запомни, с нею вместе,
Всю жизнь, – ты понял ли? – всю жизнь свою
Вдвоем ты будешь
КОМОС:
О, какое счастье!
БАЛЬКИС:
Но если я тебе мила, – тогда
Я ничего тебе не обещаю,
Быть может, я замучаю тебя,
Быть может, стану я твоей рабою.
Скажу одно: и день, и ночь ты будешь
Со мной – моим рабом иль властелином,
Мной презренным, иль мной боготворимым,
Но будешь ты и день, и ночь со мной.
ГИАЦИНТ:
Я твой.
БАЛЬКИС: (обращаясь к КОМОС)
Ты слышишь?
КОМОС:
Гиацинт, возможно ль?
Отступник, будь ты…
БАЛЬКИС:
Увести ее.
Да чтоб о милом крошка не скучала,
Ее вы развлеките. Как и чем –
Вы знаете. И вы ступайте все.
ГИАЦИНТ:
Любовь моя, звезда моя, Балькис!
Я вновь с тобой, у ног твоих прекрасных
Как счастлив я!
БАЛЬКИС:
Тебе не жаль ее?
ГИАЦИНТ:
Кого – ее?
БАЛЬКИС:
Твою невесту – Комос?
ГИАЦИНТ:
Могу ль теперь я вспоминать о ней?
Я помню ночь в безмолвии пустыни
И отблеск звезд в таинственных очах…
И на плечах трепещущие тени
Далеких пальм, и долгий поцелуй,
Твой поцелуй, медлительный, как вечность.
О, дивная, твои уста из тех,
Что тысячу восторгов несказанных
Умеют дать в одном прикосновенье
И могут длить лобзанье без конца.
БАЛЬКИС:
Прими же мой бессмертный поцелуй.
(Целует его. Раздается крик за сценой).
ГИАЦИНТ:
Ах, что это?
БАЛЬКИС:
Твоя невеста, милый.
ГИАЦИНТ:
Что с ней? Что с ней?
БАЛЬКИС:
Пустое, мой дружок.
Немного кожи с ног сдирают, верно,
И жгут слегка на медленном огне.
Целуй меня. Да не дрожи так сильно.
ГИАЦИНТ:
Прости ее, царица, о, прости!
БАЛЬКИС:
Простить ее? Когда на ней, быть может,
Еще горят лобзания твои!
Ведь ты ласкал ее? Как ты бледнеешь!
Смотри мне в очи. Ты любил ее?
ГИАЦИНТ:
Да… нет… не знаю… я тебя люблю.
БАЛЬКИС:
Так пусть ее стенания и крики
Не охладят восторга ласк твоих.
ГИАЦИНТ:
Мне жаль ее.
БАЛЬКИС:
А! Ты ее жалеешь.
Ступай же к ней, возлюбленной твоей.
Ты можешь ей желанную победу
Купить ценою собственной крови.
ГИАЦИНТ:
Как, умереть теперь, сейчас?
БАЛЬКИС:
Решайся.
ГИАЦИНТ:
Я жить хочу! О, милая Балькис,
Уйдем со мной, уйдем от этих криков!
Тебя одну люблю я…
БАЛЬКИС:
Лжец и трус!
Скажи мне! Есть в тебе, о, нет, не сердце,
Но хоть намек ничтожный на него?
Хоть искра правды, слабый отблеск света,
Что просвещает каждое созданье,
Носящее названье – человек?
И я тебя любила! Но – довольно,
С тобой я кончила.
ГИАЦИНТ:
Балькис, Балькис!
БАЛЬКИС:
Молчи и жди. Теперь посмотрим снова
Избранницу достойную твою.
(Обращаясь к рабу).
Ввести ее.
(ГИАЦИНТУ).
Да, кстати, я, желая
Твою любовь к несчастной испытать,
Лгала тебе, выдумывая пытки.
На деле же ее лишь бичевали.
(Рабы вводят пленницу).
КОМОС: (падая на колени)
О, смилуйся!
БАЛЬКИС:
Как скоро ты смирилась!
У ног моих? Вот это я люблю.
КОМОС:
О, смилуйся и отпусти, царица,
Меня домой, на родину мою.
БАЛЬКИС:
Соскучилась ты очень по баранам?
Нет, милая, ты пленница моя
И ею ты останешься навеки.
И будешь ты каменьями цветными
Мне волосы красиво убирать,
Плоды мне подавать, вином душистым
Мой кубок наполнять, ходить за мной
Услужливой, покорной, робкой тенью.
Согласна ты?
КОМОС:
О, да, царица, да!
БАЛЬКИС:
Но я еще не кончила, – ты будешь
Мне каждый вечер ноги умывать.
Согласна ты?
КОМОС:
Исполню все, царица,
Покорна я.
БАЛЬКИС:
Еще бы нет! Рабыня!
(Приподнимая край своей одежды).
Ты посмотри, какая красота,
Какая прелесть женственных изгибов.
Я вспомнила: однажды некий царь
Невольно внял злокозненным наветам.
Мои враги, оклеветав меня,
Ему сказали: знай, колдунья – Саба,
До пояса лишь женщина она,
А ноги сплошь покрыты красной шерстью
С копытами козлиными. И, вняв
Наветам хитрым, повелел Премудрый
В своем дворце хрустальный сделать пол
И во тот покой ввести меня. Мгновенно
Раздвинулись пурпурные завесы,
И я увидела великий трон,
Как посредине озера стоящий,
Где восседал в роскошном одеянье
Возлюбленный и звал меня к себе.
И вот, движеньем смелым и стыдливым
Приподняла я легкий мой наряд
И обнажила стройные две ножки,
Подобные жемчужинам морским,
Сокрытым в недрах раковин цветистых
Иль лепестком благоуханных лилий,
Белеющих в волнах дамасских вод.
Но возвратимся вновь к малютке Комос.
Согласна ты покорной быть рабой,
Но я еще не все договорила.
Не мне одной, а нам служить ты будешь –
(Указывая на Гиацинта).
Ему и мне; присутствовать всегда
При наших играх, ласках и забавах,
И сказками наш отдых услаждать.
Ты будешь нам ко сну готовить ложе,
До утра бдеть над нашим изголовьем
И опахалом, веющим прохладой,
Нам навевать блаженные мечты.
Что ж ты молчишь?
КОМОС:
Я слушаю, царица.
БАЛЬКИС:
Ты, может быть, не поняла меня?
КОМОС:
Все поняла, и я на все готова.
БАЛЬКИС:
И ты зовешься женщиной! И ты
Не бросилась и в бешенстве ревнивом
В мое лицо ногтями не впилась?!
Но неужели там, у вас, в Элладе,
Все женщины так тупы и мертвы?
Иль недоступны низменным созданьям
Ни ненависть, ни ревность, ни любовь?
Но, может быть, ты умысел коварный
Таишь с кинжалом, скрытым на груди?
Хитришь со мной, чтоб лучше провести
И отплатить за униженье смертью?
Скорей, сейчас же обыскать ее!
КОМОС:
Нет ничего. Гречанка безоружна.
БАЛЬКИС:
Нет ничего? Тем хуже для нее.
О, жалкое и слабое созданье,
Бессильна я пред низостью твоей!
Тебя страшат лишь мелкие страданья
Ничтожной плоти. Рабская душа
Все вынести безропотно готова,
Чтоб только плоть ничтожную сберечь.
Будь я тобой, – я и в цепях сумела б
Соперницу словами истерзать,
На пытке ей в лицо бы хохотала,
Я б ей кричала: жги и мучай тело,
Хранящее следы любимых ласк,
Ты не сожжешь о них воспоминанья.
Оно живет и будет жить во мне,
Пока последний, слабый луч сознанья
Не отлетит с дыханием моим.
Будь я тобой! О, жалкое созданье,
Скажи, чем ты могла его пленить,
Что он, узнав восторг моих лобзаний,
Остановил свой выбор на тебе?
Ты, может быть, чудесно обладаешь
Каким-нибудь незримым обольщеньем?
Откройся мне, в чем сила чар твоих?
КОМОС:
Вот эти чары, вот они, царица!
БАЛЬКИС:
Как… это твой волшебный талисман?
КОМОС:
Нет, это – золото.
БАЛЬКИС:
Не понимаю.
Прошу тебя, толковей объяснись.
КОМОС:
Понять легко, – он беден, я богата.
БАЛЬКИС:
А, вот в чем дело! Бедное дитя!
Так он тебя обманывал и клялся
В своей любви не прелести твоей,
А этим веским, жалким побрякушкам?
ГИАЦИНТ:
Царица, я…
БАЛЬКИС:
Что скажешь, Гиацинт?
ГИАЦИНТ:
В твоей я власти…
БАЛЬКИС:
Знаю. Что же дальше?
ГИАЦИНТ:
Тебя одну люблю я!
БАЛЬКИС:
Верю, да.
Теперь, конечно, любишь ты царицу.
А если б я была на месте Комос,
Рабыней пленной, связанной, избитой,
Тогда, мой друг, любил бы ты меня?
Ты жалок мне. – О мудрецы мои,
Какой совет дадите вы царице:
Убить ли мне или простить его?
1-Й МУДРЕЦ:
Ты мудрая, от нас ли ждешь ответа?
Мы все – твои покорные рабы.
Твой ум велик, твои веленья святы,
Что ты решишь, – тому и быть должно.
БАЛЬКИС:
Так я убью его?
2-Й МУДРЕЦ:
Убей, царица.
Он лжец и трус, он должен умереть.
БАЛЬКИС:
Иль отпустить их вместе?
3-Й МУДРЕЦ:
Милосердье
Есть лучшая великих добродетель.
БАЛЬКИС:
О, верный мой и преданный народ!
Всегда, во всем согласен он со мною,
Хотя бы все мои желанья были
Причудливей скользящих облаков.
(Обращаясь к пленным)
Да будет так. Свободны вы отныне,
Безвольные и жалкие рабы.
Дарю вам жизнь, когда зовется жизнью
Бесцветное, тупое прозябанье
Без ярких чувств, стремлений и страстей.
ГИАЦИНТ:
Ты нам даешь свободу, о царица!
БАЛЬКИС:
Не я, а вы вернули мне ее.
Я шла вперед к блаженству светлой цели,
На зов любви, на радостный призыв, –
Но юношу с кудрями золотыми
Лукавый дух мне бросил на пути.
С тех пор, под властью чар неодолимых,
Страдала я, томилась и любила,
Моя душа была в плену постыдном,
В цепях тяжелых низменных страстей.
Но миг настал, – глаза мои открылись;
Свободна я, – сокрушены оковы,
Прозрела вновь бессмертная душа
И радостно, как лебедь пробужденный,**
В моей груди трепещет и поет,
И расправляет блещущие крылья.
ИФРИТ:
(Неожиданно появляясь, кладет руку ей на плечо).
Готовься в путь. Возлюбленный зовет,
Он ждет тебя. Смотри!
(Льется яркий свет. Видение Саломона, окруженного гениями)
БАЛЬКИС:
О сколько света!
Направь туда, о лебедь, свой полет, –
К сиянью дня… Что вижу? – ты ли это,
Возлюбленный!..
(Падает без чувств).2
1* Гамиэль близок герою стихотворений Лохвицкой – таких, как «Месяц серебряный смотрится в волны морские...»,
«Очарование»,
«Твои уста – два лепестка граната...» и др.
Чисто внешне прототипом этого героя, несомненно, является муж поэтессы, Е.Э. Жибер. Однако, по-видимлму, его роль этим не исчерпывается.
С другой стороны, то, что Гамиэль поет песню, пытаясь развеселить царицу, указывает на то, что отчасти он списан с того же Бальмонта.
Такая двойственность прототипов в целом характерна для драматических произведений Лохвицкой.
** Ср. стих. Пробужденный лебедь.
2Несмотря на кажущуюся удаленность от реальной действительности, драмы Лохвицкой в значительной мере построены на автобиографическом материале. Так, в первой из них, «На пути к Востоку», легко угадываются реальные факты: история знакомства поэтессы с Бальмонтом, женитьба поэта на дочери богатого купца, Екатерине Алексеевне Андреевой, и отъезд супружеской четы за границу.
Бальмонт весьма реалистично изображен в образе греческого юноши Гиацинта – несмотря на свое увлечение поэтом, Лохвицкая зорко подмечает и довольно язвительно высвечивает изъяны его характера, которым суждено было в полной мере развиться в будущем: его эгоцентризм, неврастеничность, манеры капризного ребенка, а также неспособность сделать выбор между любящими его женщинами.
Не менее реален образ невесты Гиацинта – гречанки Комос, сохранены портретные черты Андреевой: как и героиня драмы, она была высока ростом, смугла и черноглаза, – муж называл ее «черноглазой ланью». На этом, правда, сходство кончается – в отличие от неотесанной простолюдинки Комос, Екатерина Алексеевна была человеком образованным и культурным.
Поклонникам Бальмонта, вероятно, может показаться несправедливым и обидным как само изображение поэта и его жены, так и трактовка их отношений (сами они всячески подчеркивали, что никакого расчета в их браке не было). Но, – уважаемый читатель! – если Вам кто-то расскажет, что неимущий поэт женился на одной из первых московских невест, засидевшейся в девках до 28 лет и, к тому же, на полголовы выше его – неужели у Вас не мелькнет хотя бы тень подозрения, что здесь дело не только и не столько в любви «Ромео и Джульетты» (как пишет Андреева), а в чем-то более земном? Может быть, конечно, время покажет, что такое суждение было ошибкой... Что же касается версии Лохвицкой, то она лишь подтверждает ее собственные слова о том, что она «женщина – и только», и ясно показывает, что ею двигало горькое чувство ревности.
Но, если она в чем-то и повинна, то ее наказание было в ней самой: в первой своей драме она еще надеется справиться с «искушением», драма заканчивается посрамлением мелкодушных Гиацинта и Комос и, вроде бы, победой мудрой Балькис, разобравшейся в своих чувствах, но в дальнейшем, от стихотворения к стихотворению, от драмы к драме все яснее будет проявляться неспособность ее героев противостать «злым чарам», и в последующих произведениях уже не будет места осуждению даже неблаговидных поступков как героя, так и героини, в душах которых все-таки светится «бессмертная любовь».
автор: Лохвицкая М. А.
,написано: 1897, рейтинг:
0 |
вид произведения: пьеса
анализ, сочинение или реферат: 0
мeтки:
аудио стихотворение: 0
- Лохвицкая М. А. другие стихи:
- ВАНДЭЛИН (ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА)
- БРАЧНЫЙ ВЕНОК
- НА ВЫСОТЕ
- МОЯ ЛЮБОВЬ
- ПОВСЮДУ – СТРАННИЦА УСТАЛАЯ...
НА ПУТИ К ВОСТОКУ (ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА) Лохвицкая М. А.
к общему сожалению, пока аудио нет
анализ, сочинение или реферат о стихотворении
НА ПУТИ К ВОСТОКУ (ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА):