Василий ЖуковскийЗАМОК СМАЛЬГОЛЬМ, ИЛИ ИВАНОВ ВЕЧЕР

До рассвета поднявшись, коня оседлал
  Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
  Он коня, торопясь в Бротерстон.
Не с могучим Боклю совокупно спешил
  На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
  За Шотландию с Англией он;
Но в железной броне он сидит на коне;
  Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
  Укреплен двадцатифунтовой.
Через три дни домой возвратился барон,
  Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
  Под тяжелым ступал седоком.
Анкрамморския битвы* барон не видал,
  Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
  Где за родину бился Дуглас;
Но железный шелом был иссечен на нем,
  Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
  Но не английской кровью покрыт.
Соскочив у часовни с коня за стеной,
  Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул — и паж молодой
  На условленный свист прибежал.
"Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
  И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
  И слова непритворны твои.
Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
  Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
  И кто был у твоей госпожи?"
"Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
  Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
  Не прокрасться во мраке ночном).
И на первую ночь непогода была,
  И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
  На вершину пустынную скал.
Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
  И сидела одна — я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
  Одиноко маяк пламенел.
На другую же ночь — я за ней по следам
  На вершину опять побежал, —
О творец, у огня одинокого там
  Мне неведомый рыцарь стоял.
Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
  И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
  Я расслушать не мог их речей.
И последняя ночь безненастна была,
  И порывистый ветер молчал;
И к мая́ку она на свиданье пошла;
  У мая́ка уж рыцарь стоял.
И сказала (я слышал): "В полуночный час,
  Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас;
  Он теперь на свиданье ином;
Он с могучим Боклю ополчился теперь;
  Он в сраженье забыл про меня —
И тайком отопру я для милого дверь
  Накануне Иванова дня".
"Я не властен прийти, я не должен прийти,
  Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
  Я пойду… мне товарища нет".
"О, сомнение прочь! безмятежная ночь
  Пред великим Ивановым днем
И тиха и темна, и свиданьям она
  Благосклонна в молчанье своем.
Я собак привяжу, часовых уложу,
  Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
  Безопасен ты будешь со мной".
"Пусть собака молчит, часовой не трубит,
  И трава не слышна под ногой, —
Но священник есть там; он не спит по ночам;
  Он приход мой узнает ночной".
"Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
  Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
  Будет три дни поминки творить".
Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
  Он ужасен стоял при огне.
"Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
  То, быть может, поминки по мне.
Но полуночный час благосклонен для нас:
  Я приду под защитою мглы".
Он сказал… и она… я смотрю… уж одна
  У мая́ка пустынной скалы".
И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
  И кипел, и горел, и сверкал.
"Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
  Он, клянусь небесами, пропал!"
"Показалося мне при блестящем огне:
  Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
  Три звезды на щите голубом".
"Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
  Сей полуночный мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
  Он в могилу зарыт, он мертвец".
"Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,
  И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
  То был рыцарь Ричард Кольдингам".
И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,
  И хладел, и бледнел, и дрожал.
"Нет! в могиле покой; он лежит под землей,
  Ты неправду мне, паж мой, сказал.
Где бежит и шумит меж утесами Твид,
  Где подъемлется мрачный Эльдон*,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
  Потаенным врагом умерщвлен.
Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;
  Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
  Чернецы за его упокой".
Он идет в ворота, он уже на крыльце,
  Он взошел по крутым ступеням
На площадку, и видит: с печалью в лице,
  Одиноко-унылая, там
Молодая жена — и тиха, и бледна,
  И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
  На прозрачно бегущую Твид.
"Я с тобою опять, молодая жена". —
  "В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
  Поразил ли Боклю иль сражен?"
"Англичанин разбит; англичанин бежит
  С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
  И беречься недобрых гостей".
При ответе таком изменилась лицом
  И ни слова… ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
  И за нею суровый барон.
Ночь покойна была, но заснуть не дала.
  Он вздыхал, он с собой говорил:
"Не пробудится он; не подымется он;
  Мертвецы не встают из могил".
Уж заря занялась; был таинственный час
  Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
  Вдруг заснул близ жены молодой.
Не спалося лишь ей, не смыкала очей…
  И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
  Вдруг явился Ричард Кольдингам.
"Воротись, удалися", — она говорит.
  "Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, —
  Не страшись, не услышит нас он.
Я во мраке ночном потаенным врагом
  На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
  Поминают — и труп мой зарыт.
Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
  И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
  Где маяк, я бродить осужден;
Где видалися мы под защитою тьмы;
  Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
  Заклинала Ивановым днем".
Содрогнулась она и, смятенья полна,
  Вопросила: "Но что же с тобой?
Дай один мне ответ — ты спасен ли иль нет?..*
  Он печально потряс головой.
"Выкупается кровью пролитая кровь, —
  То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь, —
  Ты сама будь свидетель тому".
Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
  Ей десницею руку пожал —
И десница как острое пламя была,
  И по членам огонь пробежал.
И печать роковая в столе вожжена:
  Отразилися пальцы на нем;
На руке ж — но таинственно руку она
  Закрывала с тех пор полотном.
Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
  И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
  И дичится людей и молчит.
Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?
  Та монахиня — кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
  То его молодая жена.¹