Василий ЖуковскийК ВОЕЙКОВУ ("О ВОЕЙКОВ! ВИДНО, НАМ…")

О Воейков! Видно, нам
  Помышлять об исправленье!
Если должно верить снам,
  Скоро Пиндо-преставленье,
Скоро должно наступить!
  Скоро, предлетящим громом,
Аполлон придет судить
  По стихам, а не по томам!
Нам известно с древних лет,
  Сны, чудовищей явленья
Грозно-пламенных комет
  Предвещали измененья
В муравейнике земном!
  И всегда бывали правы
Сны в пророчестве своем.
  В мире Феба те ж уставы!
Тьма страшилищ меж стихов,
  Тьма чудес… дрожу от страху!
Зрел обверткой пирогов*
  Я недавно Андромаху.
Зрел, как некий Асмодей
  Мазал, вид приняв лакея,
Грозной кистию своей
  На заклейку окон Грея.*
Зрел недавно, как Пиндар,*
  В воду огнь свой обративши,*
Затушил в Москве пожар,*
  Всю дожечь ее грозивший.*
Зрел, как Сафу бил голик,*
  Как Расин кряхтел под тестом,
Зрел окутанный парик
  И Электрой и Орестом*.
Зрел в ночи, как в высоте
  Кто-то, грозный и унылый,
Избоченясь, на коте
  Ехал рысью; в шуйце вилы,
А в деснице грозный Ик;
  По-славянски кот мяукал,
А внимающий старик*
  В такт с усмешкой Иком тукал.
Сей скакун по небесам
  Прокатился метеором;
Вдруг отверзтый вижу храм,
  И к нему идут собором
Феб и музы… Что ж? О страх!
  Феб — в ужасных рукавицах,
В русской шапке и котах;
  Кички на его сестрицах!
Старика ввели во храм,
  При печальных Смехов ликах
В стихарях амуры там
  И хариты в черевиках!
На престоле золотом
  Старина сидит богиня;
Одесную Вкус с бельмом,
  Простофиля и разиня.
И как будто близ жены,
  Поручив кота Эроту,
Сел старик близ Старины,
  Силясь скрыть свою перхоту.
И в гудок для пришлеца
  Феб ударил с важным тоном,
И пустились голубца*
  Мельпомена с Купидоном.
Важно бил каданс старик
  И подмигивал старушке*;
И его державный Ик
  Перед ним лежал в кадушке.
Тут к престолу подошли
  Стихотворцы для присяги;
Те под мышками несли
  Расписные с квасом фляги;
Тот тащил кису морщин,
  Тот прабабушкину мушку,
Тот старинных слов кувшин,
  Тот кавык и юсов кружку,
Тот перину из бород,
  Древле бритых в Петрограде;
Тот славянский перевод
  Басен Дмитрева в окладе.*
Все, воззрев на Старину,
  Персты вверх и, ставши рядом:
"Брань и смерть Карамзину! —
  Грянули, сверкая взглядом. —
Зубы грешнику порвем,
  Осрамим хребет строптивый!
Зад во утро избием,
  Нам обиды сотворивый!"
Вздрогнул я. Призра́к исчез…
  Что ж все это предвещает?
Ах, мой друг, то глас небес!
  Полно медлить… наступает
Аполлонов страшный суд,
  Дни последние Парнаса!
Нас богини мщенья ждут!
  Полно мучить нам Пегаса!
Не покаяться ли нам
  В прегрешеньях потаенных?
Если верить старикам,
  Муки Фебом осужденных
Неописанные, друг!
  Поспешим же покаяньем,
Чтоб и нам за рифмы — крюк
  Не был в аде воздаяньем.
Мук там бездна!.. Вот Хлыстов*
  Меж огромными ушами,
Как Тантал среди плодов,
  С непрочтенными стихами.
Хочет их читать ушам,
  Но лишь губы шевельнутся,
Чтобы дать простор стихам, —
  Уши разом все свернутся!
Вот, на плечи стих взгрузив,
  На гору его волочит
Пустопузов*, как Сизиф;
  Бьется, силится, хлопочет,
На верху горы вдовец —
  Здравый смысл — торчит маяком;
Вот уж близко! вот конец!
  Вот дополз — и книзу раком!..
Вот Груздочкин-траголюб*
  Убирает лоб в морщины
И хитоном свой тулуп
  В угожденье Прозерпины
Величает невпопад;
  Но хвастливость не у места:
Всех смешит его наряд,
  Даже фурий и Ореста!
Полон треску и огня
  И на смысл весьма убогий,
Вот на чахлого коня
  Лезет Фирс коротконогий*.
Лишь уселся, конь распух.
  Ножки вверх — нет сил держаться;
Конь галопом; рыцарь — бух!
  Снова лезет, чтоб сорваться!..
Ах! покаемся, мой друг!
  Исповедь — пол-исправленья!
Мы достойны этих мук!
  Я за ведьм, за привиденья,
За чертей, за мертвецов;
  Ты ж за то, что в переводе
Очутился из Садов*
  Под капустой в огороде!..¹