Василий ЖуковскийГРАФ ГАПСБУРГСКИЙ

Торжественным Ахен весельем шумел;
  В старинных чертогах, на пире
Рудольф, император избранный, сидел
  В сиянье венца и в порфире.
Там кушанья рейнский фальцграф разносил;
Богемец напитки в бокалы цедил;
  И семь избирателей, чином
Устроенный древле свершая обряд,
Блистали, как звезды пред солнцем блестят,
  Пред новым своим властелином.
Кругом возвышался богатый балкон,
  Ликующим полный народом;
И клики, со всех прилетая сторон,
  Под древним сливалися сводом.
Был кончен раздор; перестала война;
Бесцарственны, грозны прошли времена;
  Судья над землею был снова;
И воля губить у меча отнята;
Не брошены слабый, вдова, сирота
  Могущим во власть без покрова.
И кесарь, наполнив бокал золотой,
  С приветливым взором вещает:
"Прекрасен мой пир; все пирует со мной;
  Все царский мой дух восхищает…
Но где ж утешитель, пленитель сердец?
Придет ли мне душу растрогать певец
  Игрой и благим поученьем?
Я песней был другом, как рыцарь простой;
Став кесарем, брошу ль обычай святой
  Пиры услаждать песнопеньем?"
И вдруг из среды величавых гостей
  Выходит, одетый таларом*,
Певец в красоте поседелых кудрей,
  Младым преисполненный жаром.
"В струнах золотых вдохновенье живет.
Певец о любви благодатной поет,
  О всем, что святого есть в мире,
Что душу волнует, что сердце манит…
О чем же властитель воспеть повелит
  Певцу на торжественном пире?"
"Не мне управлять песнопевца душой
  (Певцу отвечает властитель);
Он высшую силу признал над собой;
  Минута ему повелитель;
По воздуху вихорь свободно шумит;
Кто знает, откуда, куда он летит?
  Из бездны поток выбегает;
Так песнь зарождает души глубина,
И темное чувство, из дивного сна
  При звуках воспрянув, пылает".
И смело ударил певец по струнам,
  И голос приятный раздался:
"На статном коне по горам, по полям
  За серною рыцарь гонялся;
Он с ловчим одним выезжает сам-друг
Из чащи лесной на сияющий луг,
  И едет он шагом кустами;
Вдруг слышат они: колокольчик гремит;
Идет из кустов пономарь и звонит;
  И следом священник с дарами.
И набожный граф, умиленный душой,
  Колена свои преклоняет
С сердечною верой, с горячей мольбой
  Пред Тем, что живит и спасает.
Но лугом стремился кипучий ручей;
Свирепо надувшись от сильных дождей,
  Он путь заграждал пешеходу;
И спутнику пастырь дары отдает;
И обувь снимает и смело идет
  С священною ношею в воду.
"Куда?" — изумившийся граф вопросил.
  "В село; умирающий нищий
Ждет в муках, чтоб пастырь его разрешил,
  И алчет небесный пищи.
Недавно лежал через этот поток
Сплетенный из сучьев для пеших мосток —
  Его разбросало водою;
Чтоб душу святой благодатью спасти,
Я здесь неглубокий поток перейти
  Спешу обнаженной стопою".
И пастырю витязь коня уступил
  И подал ноге его стремя,
Чтоб он облегчить покаяньем спешил
  Страдальцу греховное бремя.
И к ловчему сам на седло пересел
И весело в чащу на лов полетел;
  Священник же, требу святую
Свершивши, при первом мерцании дня
Является к графу, смиренно коня
  Ведя за узду золотую.
"Дерзну ли помыслить я, — граф возгласил,
  Почтительно взоры склонивши, —
Чтоб конь мой ничтожной забаве служил,
  Спасителю-богу служивши?
Когда ты, отец, не приемлешь коня,
Пусть будет он даром благим от меня
  Отныне тому, чье даянье
Все блага земные, и сила, и честь,
Кому не помедлю на жертву принесть
  И силу, и честь, и дыханье".
"Да будет же вышний господь над тобой
  Своей благодатью святою;
Тебя да почтит он в сей жизни и в той,
  Как днесь он почтён был тобою;
Гельвеция славой сияет твоей;
И шесть расцветают тебе дочерей,
  Богатых дарами природы:
Да будут же (молвил пророчески он)
Уделом их шесть знаменитых корон;
  Да славятся в роды и роды".
Задумавшись, голову кесарь склонил:
  Минувшее в нем оживилось.
Вдруг быстрый он взор на певца устремил —
  И таинство слов объяснилось:
Он пастыря видит в певце пред собой;
И слезы свои от толпы золотой
  Порфирой закрыл в умиленье…
Все смолкло, на кесаря очи подняв,
И всяк догадался, кто набожный граф,
  И сердцем почтил привиденье.¹