Эволюция Жуковского состояла в усилении лиро-эпического начала в его поэзии, в 30-40-х годах эпика преобладала в его творчестве, хотя она, как правило, была стихотворной. Жуковский и в 40-х годах верен традициям "золотого века" поэзии. Делая переводы, он нередко прозаический текст - переводил стихами. Терминология эпических жанров в первой половине XIX в. не была упорядочена, и слово "поэма" в то время связывали с высоким жанром классицизма и античности, поэтическим повествованием о возвышенном. Сниженный стихотворный жанр, повествующий о простом, житейском, об обыкновенных людях, называли "повестью" или "былью".
В этом смысле и Жуковский обозначил свои поэмы "повестями" и "былью". В то же время постоянно называя свои произведения "повестями", он сближался с главным руслом литературного развития 30-40-х годов. Это был третий вместе с элегиями и балладами ведущий жанр, в котором формировался художественный метод первого романтика. Поэмы он писал еще в середине 10-х годов, вершиной эпического творчества оказался его перевод "Одиссеи" Гомера, завершенный в конце 40-х годов. Поэт создал около двадцати произведений этого жанра, в которых есть объединяющее начало. Стихотворная, гармоническая речь, поэтическое одухотворение, лиризм, романтические сюжеты, близкие балладам, направлены на художественную реализацию размышлений автора о совести человека. Тема совести является главенствующей, мысль поэта варьируется, развивается, он видит различные ситуации, в которые попадают люди и в которых испытывается их совесть.
Романтические сюжеты "поэм" и "повестей" Жуковского воспроизводят не столько те отношения между людьми, которые регулируются законом, сколько внутреннюю сторону человеческих взаимоотношений, малоподвластных общественному контролю, но подчиненных человеческой совести. В одной из стихотворных "повестей", размышляя о жизни, он назвал ее "странствием по свету", но в его поэтическом мире странствует, оказывается в нравственных поисках скорее душа человека, а компасом во время странствия служит совесть, но не всегда человек бережет свой "компас". Свободная воля человека проявляется в его отношениях с совестью, которую он иногда забывает, и тогда его подстерегает неизбежная и жестокая расплата.
В ранней поэме "Аббадона" (перевод второй песни поэмы Ф. Г. Клопштока "Мессиада")-космический масштаб решения излюбленной темы. Серафим Аббадона восстал против бога и присоединился к сатане. Но бунт против мирового Добра и единение со Злом губят самую душу падшего серафима, в ней воцаряется "вечная ночь", он погружается в "жилище мученья" и жаждет лишь самоуничтожения. Поэма лежит у истоков романтического воплощения "демонической темы" в лиро-эпическом жанре русской литературы, и если Кюхельбекер в разработке ее близок Жуковскому, то
Пушкин и Лермонтов вносят в нее особую психологическую и философскую глубину.
"Красный карбункул" (из И. П. Гебеля) и "Две были и еще одна" (переложение баллад Р. Саути и прозаического рассказа И. П. Гебеля )- нравоучительное, а в первом случае сказочно-поучительное повествование о людях, забывших о совести, пренебрегших ею и ставших на путь преступлений. Идея произведений - самоистребление зла. Пьяница и картежник Вальтер, ставший убийцей, покончил жизнь самоубийством, а Каспар, ведший подобный образ жизни, сошел с ума.
"Искушение злое" - деньги, удовольствия- заглушило голос совести, а совесть верный учитель нам",- говорит поэт. Он высшей добродетелью считает раскаяние грешника, пробуждение в нем голоса совести ("Пери и ангел"). Бездуховность, отсутствие совести истребляют нравственные качества человека, губят окружающих и в конце концов уничтожают самого преступника.
В поэмах Жуковского выделяется мотив суда: "Суд божий" (из Шиллера), "Суд в подземелье" (из Вальтера Скотта), к ним примыкает баллада "Божий суд над епископом" (из Саути). Идею неизбежности возмездия, ожидающего бессовестного человека, постоянно утверждает поэт, но человеческий "суд", даже монастырский, с его точки зрения отнюдь не всегда справедлив. Монастырь без христианского милосердия, оплот жестокости, выразившейся в бесчеловечном наказании молодой девушки-монахини, осмелившейся полюбить, за что ее погребли заживо ("Суд в подземелье"),- этот образ монастыря предвосхищает соответствующие образы Лермонтова и сопутствует им.
"Шильонский узник" (из Байрона) примыкает к поэме "Суд в подземелье", хотя позиция автора и более сложна. "Женевский гражданин", поборник свободы и гражданственности, выразитель патриотических настроений, Бонивар увлек Жуковского.
Перевод Жуковского - это промежуточное звено между поэмой Байрона и "Мцыри" Лермонтова. Общий ритмический рисунок поэм, повторившиеся мотивы узничества, свободолюбия, стремления к природе и очарования ею, одиночества и любви к родным, братьям тем не менее подчеркнули принципиальное отличие "Мцыри". В поэме Жуковского тоже трагедия утраты свободы, но передан сломленный свободолюбивый дух, примирение с тюремным существованием; выпущенный на свободу узник Бонивар "о тюрьме своей вздохнул".
Последний мотив Жуковский, переводя Байрона, усилил; вообще в поэме он ослабил политически-вольнолюбивое звучание. А у Лермонтова Мцыри - носитель "могучего духа отцов", активная личность, осуществившая побег из своей монастырской темницы и не приемлющая жизнь без свободы. Пушкин и другие друзья поэта, а впоследствии и Белинский восхищались художественным переводом Жуковского; надеялись на новое, более мужественное и гражданственное направление развития таланта старшего поэта. Но они ошиблись. Байрон не затронул глубоко Жуковского, не удовлетворил мятежный и мрачно скептический дух его поэзии.
Более глубоко индивидуальность русского романтика проявилась в его шедевре - поэме-сказке "Ундина" (перевод и стихотворное переложение прозаической повести Ф. Ламот-Фуке). Многозначность, символика старинной сказки (хотя в произведении скорее стилизация под средневековый фольклор, нежели подлинный фольклоризм) переплелись с романтической таинственностью, недоговоренностью, намеками; сказочные ситуации погружены в лирическую стихию авторского сочувствия героине, сопереживания, восхищения ею. Идея поэмы, философская позиция автора воссоздаются в анализе фантастических происшествий: здесь этический пантеизм (одухотворение природы, обнаружение в ней добрых и справедливых начал, истоков любви). Ундина, рожденная водной стихией, не холодная русалка, а воплощение любви; дитя природы - олицетворение самоотверженного чувства. В поэме сближены любовь и совесть, последняя требует верности в любви и служения ей, памяти о ней. Рыцарь, муж Ундины, заглушил голос совести, оскорбил любовь и тем разрушил ее и погубил. Дар природы - Ундина, а это сама любовь, исчезает и по воле той же природы в своих слезах топит рыцаря. Снова у Жуковского - торжество нравственного закона.
Итог большого цикла произведений о любви в творчестве Жуковского - эпическая поэма "Наль и Дамаянти", представляющая собой отрывок древнеиндийского героического эпоса "Махабхарата", создаваемого народными поэтами Индии в начале первого тысячелетия до нашей эры. На заре существования человечества, в далекой стране, которая с давних времен увлекала воображение русского читателя, поэт-романтик обнаружил образец любви и супружеской преданности. Жуковский говорил, что он пленен "индийской повестью", ее "девственной, первообразной красотою", "героическим самоотвержением" Дамаянти.
Словесная живопись - чуть ли не главное художественное средство Жуковского, и он вырисовывает снова и снова красоту лица и стана Дамаянти, будто завораживая читателя, красоту ее мужа Наля, общую экзотическую обстановку:
И в стойлах Царских слоны и на кровле дворцовой павлины, расширив
Радугой пышной хвосты, при этом неслыханном стуке
Вдруг встрепенулись подняли хобот слоны; закричали,
Вытянув шею, в радостном страхе павлины, как будто
Чуя грозы, обещающей дождь, приближенье.
В ритме гекзаметра, в картинно-романтическом стиле Жуковский воспроизвел колорит старинной эпохи, рассказал о трогательной преданности жены мужу, который в кости проиграл свое царство, все имущество и бросил в лесу в одиночестве жену, а она решила разделить с ним участь нищего и голодного странника. Все прощая мужу, сохраняя неукоснительно ему верность, юная Дамаянти прошла одна, беззащитная, опасный путь в лесу, беспокоясь лишь о муже, призывая его. Ее самоотверженная любовь была вознаграждена, и Наль, в которого вселились злые божества, освободился от их пагубных чар и вернулся к жене. Чуть ли не трехтысячной давности легенда, согласно Жуковскому, хранит вечную истину о святости любви, о неподкупной совести человека.
