У Бога в каменной шкатулке есть город темной штукатурки, испорошившейся на треть, где я свое оставил сердце — не подышать и насмотреться, а полюбить и умереть.
Войдя в него, поймете сами, что эти башенки тесали для жизни, а не красоты. Для жизни — рынка заварушка, и конной мельницы вертушка, и веры тонкие кресты.
С блаженно-нежною усмешкой я шел за юной белоснежкой, былые горести забыв. Как зябли милые запястья, когда наслал на нас ненастье свинцово-пепельный залив.
Но доброе средневековье дарило путников любовью, как чудотворец и поэт. Его за скудость шельмовали, а все ж лошадки жерновами мололи суету сует…
У Бога в каменной шкатулке есть жестяные переулки, домов ореховый раскол в натеках смол и стеарина и шпиль на ратуше старинной, где Томас лапушки развел.
За огневыми витражами пылинки жаркие дрожали и пел о Вечности орган. О город готики Господней, в моей безбожной преисподней меня твой облик настигал.
Наверно, я сентиментален. Я так хочу вернуться в Таллинн и лечь у вышгородских стен. Там доброе средневековье колдует людям на здоровье — и дух не алчет перемен.
