Анна БарыковаИЗ ПОЭМЫ "ВРЕМЕНА ГОДА"

Живые травы в диком изобильи
В темнозеленый бархатный наряд
Одели землю; тщетны были бы усилья
Мужей ученых счесть их и назвать под ряд.
Когда в лесу ботаник бродит одиноко,
Иль тихо крадется долиною глубокой,
Стараясь разместить, - пересчитав, собрав, -
Все эти скучные породы сорных трав,
Они, негодные, порядок нарушая,
Ползут, сплетаются, с пути его сбивая,
И яркой зеленью маня на горный склон,
На высоту, куда не доберется он.
Так, щедрою рукой рассыпала природа
Повсюду семена. Их ветер разносил,
Рассаживал - где надо - каждую породу.
Земля вскормила их, а теплый дождь - вспоил.

Бесчисленны они. Но кто их свойства знает?
Кто, - ясновидящий, - проникнет, разгадает
Сокрытые в них тайны, - жизни благодать, -
Запас здоровья, сил, - все то, что могут дать
Они нам - людям?
Были пищей человека
Они во времена счастливейшего века;
И мирно протекал ряд золотых годов,
Не опозоренных ни кровью пролитою,
Ни гнусным грабежом, ни рабством, ни войною;
В долинах и полях страх смерти не царил,
И человек безгрешен, чист и кроток был, -
Свирепых игр не знал; сын Мира и Свободы,
Он был хозяином, а не врагом природы.

И вот в пренебреженьи умирают травы,
Напрасно пропадает благовонный сок,
Хотя в нем жизнь и сила - вместе с пищей здравой,
Хотя он и в болезнях людям бы помог,
Сверх чаянья науки...
Хищны стали люди,
Как грозный лев степной - и даже - хуже льва;
Волк, разрывающий трепещущие груди
Овцы похищенной, их не доил сперва;
Он не был пастырем овцы, - не одевался
Волною мягкою и не пил молока.
И тигр, повиснувший на горле у быка,
Не пахарь добрый был; не для него старался,
Ярмо носящий, кроткий труженик полей.
Нужда и голод гонят хищников-зверей
На промысел кровавый. Не дано природой
Им милосердие.
А мы - другой породы;
У нас сердца высоких, нежных чувств полны;
И сострадание и слезы нам даны.
Для нас природа-мать готовит угощенья,
Роскошный пир: плоды, и злаки. и коренья, -
Бессчетные - как капли теплые дождей,
Как стрелы золотые солнечных лучей,
Их возрастившие...
И вдруг мы, - мы - созданья
С прекрасным ликом светлым, с ясностью очей
Достойных красоты небесной созерцанья,
С улыбкой кроткою, - мы - тоже бьем зверей,
Мы также - хищников безжалостная стая
И с ними заодно, слабейшего терзая,
Пьем кровь его!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За что ж казнят и вас, покорные стада,
Вас, мирных, никому не сделавших вреда?
За то ль, что молока обильными струями
Вы напоили нас, - согрели нас зимой,
Делясь своей одеждой - теплой шерстью - с нами?
А ты что сделал, бык? Ты, - жатвой золотой
Украсивший поля, ты - труженик примерный,
Помощник терпеливый, добрый, честный, верный?
Ужели под ножом кровавым мясника
Со стоном упадешь ты, смертью пораженный?
Или убьет тебя хозяина рука?
Крестьянин-пахарь сам, тобой обогащенный,
Тебя, - кормильца, друга, - в праздник годовой
Зарежет, чтоб гостей попотчевать тобой?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И хищный зверь голодный только в час ночной
Выходит на добычу, словно свет дневной
Мешает грабежам кровавым; зверю стыдно -
И он скрывается.
Но человек, как видно, -
В безумной дерзости и наглости своей, -
Чудовище, страшней всех хищников-зверей;
Одной забавы ради, в диком исступленьи,
В свиреном бешенстве бесцельно кровь он льет;
Злодейство гнусное "охотою" зовет
И днем охотится, при ярком освещеньи
Животворящих, кротких солнечных лучей.

Поставь себя в пример и упрекни людей, -
Ты, - стая хищная! Скажи: "Мы убиваем,
Гонимые нуждой, когда мы голодаем.
Но сытые, - благим природы попеченьем, -
Не забавлялись бы других существ мученьем,
Не проливали б кровь, не радовались ей;
Такой "охоты" злой нет и в сердцах зверей!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Спокойно, - в вековой тени дерев высоких,
Над желтым Нигером, на берегах далеких,
И там, где Ганг течет священною волной,
И в девственных лесах, одетых вечной мглой,
Мудрейшее из всех животных - слон громадный
Проводит долгий век. Воистину мудрец!
Могучий, но не злобный и не кровожадный;
Он видит, - свысока, - начало и конец
Дел человеческих: их царств возннкновенье,
Гордыню, процветанье, гибель и паденье;
Он видит, как сметает каждый новый год
С лица земли пустой и беспокойный род.
И дела нет ему до суетных мечтаний
И замыслов людских, и темных злодеяний.
Как счастлив, - бесконечно счастлив, - был бы слон,
Когда бы по стопам за ним не проследила
Корысть людей, когда б его не победило
Коварство их! Теперь - он в рабство обращен,
Тщеславию и злобе отдан в услуженье.
Он возит на себе властителей земных,
Ничтожных перед ним. Или - в пылу сраженья,
Тяжелою пятой невольно давит их
И их безумию дивится в изумленьи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .