В блестящей плеяде критиков и интерпретаторов творчества Ф. М. Достоевского конца XIX - начала XX в. одним из самых глубоких и тонких был И. Ф. Анненский. Однако его критическое наследие, относящееся к творчеству Достоевского, в свое время не получило такой известности, как работы Вяч. Иванова, Д. Мережковского, В. Розанова, Л. Шестова. Дело не только в том, что написанное Анненским о Достоевском невелико по объему, но и в особенностях самой критической манеры Анненского. Статьи Анненского не являются философскими, идеологическими построениями, он не стремился терминологически определить сущность романных композиций Достоевского (например, "роман-трагедия" Вяч. Иванова) или посредством контрастных сопоставлений вычленить некую основную идею, где в одной точке сошлись бы все нити.
Написано Анненским о Достоевском немного, его статьи и отдельные замечания, на первый взгляд, кажутся несколько фрагментарными, не объединенными общностью идеи, построения и даже стиля. Однако почти все статьи, связанные с осмыслением как русской классической, так и современной литературы, насыщены реминисценциями из Достоевского и рассуждениями о нем и его эстетике. Специально Достоевскому посвящены статьи в "Книгах отражений" (две под общим заглавием "Достоевский до катастрофы" в первой и две - "Мечтатели и избранник" и "Искусство мысли" - во второй). О духовной значимости Достоевского Анненский также говорил, обращаясь к юношеской аудитории.1
Наследие Достоевского Анненский воспринимал как нечто живое, остро современное и не только как человек начала XX века, но и как художник: "... мы прошли сквозь Гоголя и нас пытали Достоевским" . Отсюда его постоянный и глубокий интерес к творчеству этого писателя.
В сложной и не организованной единством идеи критике Анненского (за нею укрепилось определение "импрессионистическая") сочетается попытка определить принципы поэтики Достоевского, интерес к чисто словесной ткани его произведений и к системе построения его романов (принцип композиции) со стремлением выявить общие нравственные, этические категории, которые определяют непреходящую духовную значимость всего творчества Достоевского. При этом у Анненского нет разграничения этих направлений по статьям. В каждой из них есть сочетание структурного, аналитического подхода, отмеченного пристальным вниманием к поэтике Достоевского, и оценки с точки зрения этических, ценностных категорий, преломленных сквозь призму субъективного творческого восприятия Анненского-художника, поэта.2
Возможно, что у критика был замысел книги о Достоевском, которую он не успел написать. Следы напряженного и пристального изучения Анненским творчества Достоевского мы находим в его архиве, где хранятся рукописи "Слог Достоевского", "Достоевский. Лица. План и анализ персонажей произведений Достоевского", "Заметки к статье о Гоголе, Достоевском, Толстом"3. Чрезвычайно интересна рукопись "Достоевский. Лица...". Анненский подробнейшим образом выписал из произведений Достоевского всех героев вплоть до самых эпизодических, а также клички животных. Эта рукопись может рассматриваться как основа для словаря личных имен, встречающихся в произведениях Достоевского. Не исключено также, что Анненский предполагал описать все созданное Достоевским как некую единую систему, все части которой связаны и взаимодействуют. Начало рукописи представляет собой набросок плана статьи или более обширного исследования: "Типы и их генезис. Типы речей, Типы наружностей. Фантастическое у Достоевского. Связи фантастического с реальным: сон, сумасшествие, картины природы. Откровенности и лихорадочная припадочная экспансивность лица"4. Замысел этот остался неосуществленным, а потому о нем можно только строить предположения.
Первая "Книга отражений" открывается критическим эссе "Виньетка на серой бумаге к „Двойнику" Достоевского", которое представляет собой парафраз "Двойника". Здесь Анненский выступает не как критик, а, скорее, как имитатор, стремящийся максимально войти в речевую ткань исследуемого произведения. Синтаксис, лексика "Двойника" воспроизведены с такой точностью, что голос автора едва ощутим. "Виньетка на серой бумаге" — это артистическая попытка стилевого освоения; образ повести Достоевского дан здесь без всякого анализа, без оценок.5
В предисловии к первой "Книге отражений" Анненский объяснял эту своеобразную манеру письма стремлением войти во внутреннюю жизнь произведения не только потому, что оно особенно близко ему, но и из интереса к тому, как оно сделано.
Внимание критика к слову, к материалу самого произведения видно на примере его статьи "Господин Прохарчин", в которой дается детальная и точная характеристика убогой и косноязычной речи героя. Анненский пристально всматривается в оттенки речи Прохарчина в связи с его душевными состояниями и показывает, с каким мастерством Достоевский на основе самого бедного словесного запаса героя создает художественно выразительный образ.6 В этой статье он определяет и организующий принцип произведений раннего Достоевского: канцелярия как универсальная и отработанная система и соотнесенность с ней человека. Этот конфликт в самом общем виде Анненский находит во многих последующих произведениях Достоевского и во всех произведениях "до каторги". В заметке "Слог Достоевского" он писал: "Гениальность, юмор, блеск, трогательность, трагизм через канцелярщину. Явление в высокой степени поучительное и интересное. К нам культура входит через чиновника, а не через рыцаря или купца"7.
В критике Анненского "юмор" - одна из важнейших эстетических категорий, своего рода мерило в оценке художественного мира того или иного писателя (см., например, статью "Юмор Лермонтова"). Свое понимание юмора он разъясняет в "Заметках о Гоголе, Достоевском, Толстом": "При юмористическом изображении действительности мыслятся в контрасте не средние люди, а высокие идеи". И далее: "Юмор связывает высокое с низменным, благородное с разнузданным, идеальное с реальным..."8.
В произведениях раннего Достоевского Анненский видел эту "юмористическую" контрастность между низкой действительностью с ее "канцелярщиной" и высокими идеалами утопического социализма и писал об этом в статье "Господин Прохарчин" . Несоответствие, диссонанс между идеальным и действительным поддерживает и одушевляет, по Анненскому, все раннее творчество Достоевского.
Из произведений раннего Достоевского, написанных "до катастрофы", Анненский отдает несомненное предпочтение "Господину Прохарчину", произведению, которое было для него поэтическим переживанием. Один образ из этой повести он многократно упоминает в статьях и письмах — это звук воды, "стекавшей звучно и мерно в кухне с залавка в лохань" — образ скуки, тоски, безнадежности. Сонет Бодлера "Сплин" Анненский ощущает как подслушанный в осенней капели и ассоциирует его с образом Достоевского, слушавшего "эту капель не раз" . Этот же образ находим в письме к Е. М. Мухиной (5. VI. 1905): "На Ваше такое интересное и богатое красками письмо отвечаю Вам таким скучным, точно "водяная капель"... помните у Достоевского "звонко и мерно падающая с залавка в лохань". Такова и моя жизнь... Только еще и ритма у нее нет, как у этой капели" . Очевидно, эти строки из "нелюбимой и обделенной счастьем повести" Достоевского, никем не замечаемые, неожиданно стали источником лирического переживания Анненского-поэта. С ними связано его стихотворение "Тоска медленных капель" ("О, капли в ночной тишине..."9. Здесь прохарчинская тема какой-то своей частью срастается с поэтическим мироощущением Анненского. Так критика и поэзия оказываются нерасторжимыми звеньями единого творческого процесса, в котором осмысление "чужого" сопряжено с переживанием и созданием "своего".
В последующих статьях, помещенных во "Второй книге отражений", мысль критика протягивает нить от ранних произведений Достоевского к системе его романов, определяя связь, истоки и вычленяя принцип композиции, столь важный для позднего Достоевского. В статье "Мечтатели и избранник" Анненский устанавливает генетическую связь между мечтателем "Белых ночей" и Раскольниковым, родство которых осуществилось через "подпольного человека". Анненский проследил эволюцию мечтателя, сделавшего шаг к "овладению действительностью" в романах Достоевского. Позднее об этом писали и другие исследователи, но первым установил это парадоксальное родство именно Анненский. Раскольников для него тоже мечтатель, дитя подполья, но "уже отравленный мечтой о дерзании, которое должно сделать его господином этой жизни". Интересно сравнить, как мысль о контрасте "созерцания" и "делания" ("воли") выражает А. Блок. В письме к А. В. Гиппиусу от 23 июля 1902 г. он обращается к образу Раскольникова и интерпретирует его в том же ключе, что и Анненский, то есть как пример творческой личности, отказавшейся от чистого "созерцания", вырвавшейся из-за "забора мечтаний". "Раскольников ведь из нашей "эры"10, - писал Блок в этом письме.
Статья "Мечтатели и избранник" помещена Анненским в разделе "Изнанка поэзии" вместе со статьями "Символы красоты у русских, писателей" и "Юмор Лермонтова". Это статьи о проблемах творчества, которые явились важнейшими в эстетике Анненского, и решал он их с той остротой, которая была знаком времени, эпохи. В постановке этих проблем Анненский, безусловно, человек рубежа веков, прошедший через "искусы" Ницше и Вагнера. Он как бы предощущает те пути, по которым пойдет философия XX в. с ее повышенным интересом к проблемам творчества. Мысль о неслиянности мечты и действительности, искусства и жизни была для Анненского исполнена мучительной остроты, она составляет ядро его поэтического мироощущения. Это былоотмечено и некоторыми из наиболее проницательных современников. Так, К. Эрберг (Сюннерберг) писал: "Очевидно, что антитеза: искусство и жизнь - стоит перед автором "Книг отражений" во всей ее льдистой остроте. Именно изнанка поэзии (понимаемой в ее широком и истинном смысле как творчество вообще) притягивает Анненского с особой силой всюду, где только можно эту изнанку подглядеть. И здесь глаз его зорок, как у дикаря"11. В свете проблем творчества неожиданную трактовку находит у Анненского образ Раскольникова, который предстает не просто как выразитель определенной идеологии, но в самом широком смысле - как тип поэтической личности, поэт по самому характеру своего отношения к действительности.
В статье "Достоевский в художественной идеологии" Анненский делает парадоксальный вывод о том, что в "Преступлении и наказании" по сути и преступления-то не было, то есть "физического убийства не было".12 Таким образом, критик подчеркивает, что у Достоевского центр тяжести приходится не на реальное, физически ощутимое действие, а на изображение жизни идеи в отвлеченном и безмерно удаленном от жизни сознании. Эта жизнь исполнена своего внутреннего драматизма, она катастрофична, и соприкосновение с реальностью - нередко лишь мотивировка тех катастроф, которыми жизнь идей чревата уже по самой своей сути.13
В лирике Анненского не так много прямых реминисценций из Достоевского. Помимо стихотворения "Тоска медленных капель" можно назвать "Петербург", где петербургская тема истолкована в духе Достоевского, что для начала века становится традиционным: "Петербург Достоевского" ощущался как органическая часть "петербургского мифа". В стихотворении "Петербург" декларируется "умышленность", "отвлеченность" этого города14, подчеркивается оторванность его от коренных начал русской жизни: "Ни Кремлей, ни чудес, ни святынь..."15. И как порождение фантастического и отвлеченного города дано мечтательство, обернувшееся "отравой бесплодных хотений".
В трактовке мечтательства, открытого Достоевским, у Анненского можно найти ключ и к собственным его поэтическим произведениям. Именно здесь, в этой теме, обнаруживается внутреннее родство его лирики с миром Достоевского. Лирический герой Анненского в чем-то близок мечтателю "Белых ночей". Контраст мечты-обмана, мечты-миража с серой, будничной действительностью, героическое поведение в мечтах и невозможность его в действительности составляют нерв и содержание многих стихов Анненского. Таково, например, стихотворение "Который?" ("Когда на бессонное ложе...")16.
Не случайно именно со стихотворением "Который?" связывается имя Достоевского для О. Форш, писавшей Анненскому 23 августа 1909 г.: "Но вот когда я рядом с иным Вашим сонетом припоминаю, как сквозь эту самую душу преломлен Достоевский (именно он, что знаменательно!), то становится мне несколько жутко. Так велика неслиянная двойственность Духа! И вместе с Вами мучительно спрашиваю: „Который?"17.
Острота ощущения "непризнания жизни", вечная неслиянность мечты и действительности — один из характернейших мотивов лирики Анненского. Если в системе романов Достоевского он увидел в акции Раскольникова стремление разорвать круг "подпольного" мечтательства, то для лирического героя самого Анненского такая возможность (только как возможность) открывается в творчестве.18
Устремленность к идеалу приближает духовный мир Анненского к Достоевскому. В статье "Символы красоты у русских писателей" Анненский пишет о красоте у Достоевского как о "лирически приподнятой, раскаянно-усиленной исповеди греха" . Красота рассматривается им не в отвлеченном, философском плане, а в ее воплощении в женских образах романов Достоевского, и прежде всего ей присущи страдание, "глубокая рана в сердце". Далеко не все критики соглашались с такой трактовкой женских образов Достоевского, по которой духовность и страдание определяли их облик. А. Волынский в своей книге о Достоевском, характеризуя Настасью Филипповну, говорил о ее "склонности к вакхическому разгулу", о ее "беспутности"19. Точка зрения Волынского была весьма распространена в критической литературе, где за Настасьей Филипповной укрепилось название "камелии", "Аспазии". В 1922-1923 гг. А. П. Скафтымов подверг критике подобный взгляд: "Ее бремя не есть бремя чувственности. Одухотворенная и тонкая, она ни на мгновение не бывает воплощением пола. Ее страсть в воспаленности духовных обострений..."20. Но и Скафтымов не отметил, что первым о страдальческой, духовной по преимуществу красоте женщин у Достоевского писал Анненский.
Одна из самых цельных и замечательных работ Анненского о Достоевском - статья "Достоевский в художественной идеологии" (1908), помещенная в конце "Второй книги отражений" и образующая раздел "Искусство мысли". В этой статье особой задачей критика является обнаружение внутренней структуры романа Достоевского, установление "родства" между героями разных произведений. По мнению Анненского, структура художественной идеологии Достоевского наиболее четко, прозрачно и логично выразилась в "Преступлении и наказании". Отсюда тянутся нити ко всем главным образам последующих его романов. Очевидно, Анненский был первым, кто сказал об этом и показал, что "Преступление и наказание" явилось своего рода романом-экспериментом, в результате которого произошло рождение особенного и уникального явления — романа Достоевского. Именно благодаря этой экспериментальности "Преступление и наказание" представляет собой благоприятный материал для литературного анализа. Помимо логической стройности и прозрачности, роман этот привлекал Анненского позицией автора, наделившего своих героев максимальной свободой. Подчеркивая ненавязчивость авторского голоса, дающего свободно звучать голосам всех его героев, Анненский как бы предвосхищает мысль М. М. Бахтина о полифоническом принципе поэтики Достоевского. 21 Но высказана эта мысль лишь в форме беглого наблюдения, которое не претендует на формулирование общего принципа поэтики Достоевского, а только обнаруживает точку, момент, с которого начинается развитие всей системы образов его романов. И опять, как и в статье "Мечтатели и избранник", Анненский показывает неожиданную и парадоксальную перспективу судеб героев "Преступления и наказания", которые обретут новую, но органически связанную с прежней жизнь в последующих романах Достоевского.
Анненский первым сделал попытку начертать структуру образов Достоевского, правда только на примере "Преступления и наказания"; с этой задачей связана и та схема, которую он приложил к статье "Достоевский в художественной идеологии" (см.: С. 222 наст. изд.). Схема представляет философско-поэтическую систему образов романа, но при этом она не имеет ничего общего со схематизмом, так как не упрощает системы образов, а лишь выявляет, называет связи, прочерчивает линии. Сами категории, по которым разделены герои Достоевского ("приемлющие страдание", "требующие счастья"), определены внутренним смыслом романа и близки его философско-художественной системе.
Вяч. Иванов отметил проницательность Анненского в отношении всей системы романов Достоевского: "Его [Достоевского] лабиринтом был роман или, скорее, цикл романов, внешне несвязанных прагматическою связью и не объединенных общим заглавием но все же сросшихся между собой корнями столь неразрывно, что самые ветви их казались сплетшимися такому, например, тонкому и прозорливому критику, каким был покойный Иннокентий Анненский; недаром последний пытался наметить как бы схематический чертеж, определяющий психологическую и чуть ли не биографическую связь между отдельными лицами единого многочастного действа, изображенного Достоевским"22. Вникая в слово Достоевского, стремясь постигнуть строение его романов, внутреннюю связь между героями, Анненский тяготеет к критике и науке более позднего поколения, в частности акмеистов и затем опоязовцев, которым была свойственна особенная пристальность взгляда на словесный материал произведения и его структуру.
В творчестве Достоевского Анненскому чрезвычайно дорого его гуманистическое содержание. Будучи формально весьма близким в собственном поэтическом творчестве русскому и западному модернизму, Анненский-критик духовно ближе всего традициям русской, классической литературы XIX в. с ее гуманизмом, состраданием ко всякой боли и угнетению, с ощущением вины за существующее в мире зло. 23 Он считал, что совестливость, чуткость к страданию нашли у Достоевского максимальное выражение. В речи, произнесенной в Царскосельской гимназии в 1905 г., он определил главный принцип творчества писателя: "Над Достоевским тяготела одна власть. Он был поэтом нашей совести" .
Творчество Достоевского, понимаемое как поэзия совести и страдания, было внутренне, интимно близко Анненсому. Вяч. Иванов писал о специфически русской окрашенности творчества: "Именно жалость как неизменная стихия всей лирики и всего жизнечувствия делает этого полуфранцуза, полуэллина времен упадка - глубоко русским поэтом"24.
Слова-символы "совесть", "страдание", "жалость", "боль", "красота" для Анненского составляют единство, без которого нет духовного смысла, духовной ценности творчества, и ближе всего ему те формы сцепления этих понятий в одно целое, какие находит у Достоевского. Следует оговориться, что весьма существенным для Анненского было понимание совести и сострадания в духе народнической идеологии, влияние которой он испытал ранней юности в доме своего брата Н. Ф. Анненского. Это влияние не пропало бесследно, но стало частью его мировоззрения. Хотя найти прямых высказываний "в народническом духе" в статьях Анненского невозможно, некоторые точки соприкосновения его с демократической мыслью могут быть обозначены. 25
По поводу известного определения таланта Достоевского как "жестокого" (Н. К. Михайловский) Анненский писал, что хотя "жестокость" таланта "не кардинальный признак его поэзии, но "все-таки она несомненно жестока, потому что жестока и безжалостна прежде всего человеческая совесть" (КО, с. 240). Таким образом он ответил на хлесткую и враждебную Достоевсому "формулу" Михайловского, выступив в защиту писателя. В он был солидарен с Вл. Соловьевым, хотя и не мог прочесть его не опубликованной тогда статьи "Несколько слов по поводу "жестокости"26.
В лирике Анненского также много мучительного и "жестокого"27, но, как и у Достоевского, это мучительность и беспощадность неуспокоенной совести, помнящей о страданиях ("Старые эстонки", "Моя тоска", "Дети" - здесь мы находим разрешение "детской темы" в духе Достоевского, и др.).
В речи 1905 г., Анненский на воспоминании о том, как Достоевский читал "Пророка" Пушкина, построил размышление о поэте-пророке, каким он видел самого Достоевского.
Мысль о пророческом значении творчества Достоевского, о пронизанности его идеями и предчувствиями всей русской жизни рубежа эпох высказывалась разными писателями, связанными с культурой символизма или близкими к ней. А. Блок писал о связи души Достоевского "с глубинами"28, образ Петербурга представлялся ему "напророченным" Достоевским29. Мережковский назвал Достоевского "пророком русской революции" - выражение, которое Блок отметил как "неожиданно верное"30.
1905 год в сознании некоторой части интеллигенции "подсвечивался" Достоевским. Речь Анненского была произнесена именно в этот момент, но пророческое значение творчества Достоевского, о котором говорилось в речи, Анненский не ставил в прямую связь с событиями современности. Образ поэта-пророка находит у него истолкование в обобщенных этических категориях. "Отражая острую тревогу современного человека, Анненский-критик непосредственно не ставит ее в связь с социально-политическими и историческими факторами, - писал об этой черте критики Анненского А. В. Федоров, - связь эта может быть прослежена опосредованным образом..."31. В этой камерности, приглушенности акцентов в трактовке творчества Достоевского - отличие Анненского от многих его современников. Анненский являл собой пример творческой личности особого типа: он не возводит здание концепции на глазах у читателя, а, напротив, дает возможность составить представление о целом по различным частям, разбросанным по разным статьям, не сведенным воедино, не выстроенным. Это затрудняет воссоздание цельной картины, но одновременно предполагает и значительную свободу читателя, его сотворчество.
С н о с к и:
КО — Анненский И. Книги отражений. М., "Наука", 1979 (в серии "Литературные памятники").
СиТ 59 — Анненский И. Стихотворения и трагедии. Ленинград: "Советский писатель", 1959
1. См.: Речь о Достоевском ; Достоевский (1905) КО, с. 233-242.
2. Об общих принципах критики И. Анненского см.: Подольская И. И. И. Анненский-критик КО, с. 501-542; Федоров А. В. Стиль и композиция критической прозы И. Анненского Там же, с. 543-576.
3. РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, № 197, 195, 206 (последняя рукопись опубликована; см.: Анненский И. Заметки о Гоголе, Достоевском, Толстом. С. 256-263).
4. РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, № 195, л. 2.
5. Своим интересом к речевой структуре, стилю исследуемого произведения Анненский предвосхитил тот принцип, который сформулировал и развил в своих трудах В. В. Виноградов: "... Анатомо-морфологическое описание "Двойника", как и других произведений Достоевского, должно начаться со стилистического анализа и лишь затем перейти к композиционной схеме" (Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 106). Интересно, что Виноградов обратился в своих стилистических исследованиях к тем же произведениям, что и Анненский: к "Носу" Гоголя и "Двойнику" Достоевского. Сходство здесь в самой направленности освоения и изучения творчества Достоевского, но не в методе: Анненский написал лирическое эссе с обозначенным в заглавии стилизаторским заданием {"виньетка"), а В. В. Виноградов — строгое научное исследование: "К морфологии литературного стиля. Опыт лингвистического анализа петербургской поэмы "Двойник".
6. Анненский первый обратил внимание на особенности стилистики этого раннего произведения Достоевского. В настоящее время некогда забытая повесть Достоевского неоднократно привлекала внимание исследователей (см. работы В. А. Туниманова, В. Н. Топорова, Н. В. Черновой и др.). Мысли и наблюдения Анненского не утрачивают при этом своей значимости и нередко служат импульсом для дальнейшего исследования.
7. РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, № 197, п. 1.
8. См. подробнее статью "Юмор как категория эстетики И. Ф. Анненского" (с. 249-255).
9. СиТ 59, с. 161.
10. Блок А. Собр. соч. Т. 8. М. -Л., 1963, с. 36.
11. Эрберг К. Цель творчества. М., 1913. С. 225.
12. Это отметила И. И. Подольская (см.: КО, с. 535).
13. Мысль о "фиктивности" преступления в романе Достоевского высказывал Л. Шестов; см.: Шестов Л. Достоевский и Ницше (Философия трагедии). СПб., 1903, с. 108. См. также: Шестов Лев. Избр. соч. М., 1993, с. 233.
14. Мысль об иллюзорности и призрачности Петербурга перекликается со знаменитой картиной призрачного Петербурга в романе (см.: 13; 113).
15. См. об этом также: Долгополов К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX - начала XX века. Л., 1977, с. 181.
16. СиТ 59, с. 67.
17. Цит. по: Козлов М. В. А. Блок и И. Анненский (к вопросу об идейно-творческих контактах) Вопросы русской литературы, Львов, 1980. Вып. 1 (35), с. 52.
18. См.: Гинзбург Л. О лирике. Л., 1974, с. 315.
19. Волынский А. Ф. М. Достоевский. СПб., 1909, с. 30.
20. Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских писателях. М., 1972, с. 39.
21. См. об этом также: КО, с. 525, 605 (Примечания).
22. Иванов Вяч. Борозды и межи. СПб., 1916, с. 9. См. также: Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994, с. 284.
23. О разнородности традиций и влияний в творчестве Анненского см., например: Гинзбург Л. О лирике., с. 312.
24. Иванов Вяч. Борозды и межи, с. 295. См. также: Иванов Вяч. Родное и вселенское, с. 172.
25. Г. М. Фридлендер отметил сходство в трактовке Анненским "Господина Прохарчина" с добролюбовской трактовкой в статье "Забитые люди" (см.: 1; 503, примечания).
26. См.: Ашимбаева Н. Достоевский в русской философско-критической мысли конца XIX - начала XX века (наст. изд., с. 175-176).
27. В статье И. В. Корецкой "Импрессионизм в поэтике и эстетике символизма" талант Анненского был определен также как "жестокий" (см.: Литературно-зстетические концепции в России конца XIX - начала XX в. М., 1975, с. 324).
28. Блок А. Собр. соч. Т. 5. М. -Л., 1962, с. 488.
29. Там же. Т. 3, с. 462.
30. Там же. Т. 8, с. 493.
31. Федоров А. В. Проза А. Блока и "Книги отражений" И. Анненского Тезисы I Всесоюзной (III) конференции "Творчество А. А. Блока и русская культура XX в.". Тарту, 1975. С. 95.
Ашимбаева Н. Т.
СПб., "Серебряный век", 2005. С. 213-224.
