Садится сумрак в снег, и ум, как полынья, чернеет горестно и шевелит краями. Вода полынная, и тучи воронья слетаются испить к смертельной яме. Мой страшный ум открыт, как непомерный рот, как ненасытный гроб. И все-таки не страшно. Река еще течет, и от ее щедрот осталось ледяное брашно. Пусть в прорубь олухи всыпают толокно, хлебают истину не ложкой, а ладошкой. Я есмь пустынный стол, окно на белом вечере. И темной точкой-крошкой на грунте меловом приткнусь, как на пастели, на извести едучей бытия, и тоненькою санною дорожкой проедусь вдоль по прибранной постели моей реки, утекшей вдаль. И сумневаюсь я.
