В тулупе шумном, будто в шубе барской, шагает леностно мороз январский. Подумаешь, какое божество явилось нынче нам под Рождество! К чему тебе, упрямый мужичина, твоя высокомерная овчина? Ведь ты и без того оледенело-глуп, а тут еще спесивейший тулуп! Пусть ты и дед, но из ума ты выжил. Зачем ты щеки и живот напыжил? Иль думаешь, что коли ты надут, так сдуру в ноги все тебе падут и душу с челобитной сразу вынут да и, как зайцы зябкие, застынут? Ну, как не так! У нас свои права, у нас есть печки, спички и дрова, и друг о друга можем мы тереться или у ласкового сердца греться. Иные же из жалости дают таким дедам в тепле избы приют, и дед Мороз смиреннее овечки лежит себе, храпя во сне, на печке. –––––––––– Молчи, болван! Во мне гремит природа, а я – ее возвышенная ода. В начале года я, в веках ночей боярствую, и ярости моей, окованной законами немоты, не писаны суть жалобные ноты. И я, природы ледяной венец, вершу ее начало и конец.
