Бредет зима, и нет покоя стуже: жмет затемно в кулак морозный дни. В тулуп укутай душу. Пояс туже под самым сердцем затяни, как песню заунывную всё ту же, которая змее-тоске сродни. Чернеет год, как дерево пустое. Снег правдой очи ест, сучки торчат в глазу. Увы! Моей зимы незыблемы устои. Ночь с черным сеном едет на возу. Куда тебя, душа, я повезу? Прости мне, что живу я нерадиво. В том дива нет. Всё нынче мне видней. Морозным духом дышит снег правдиво, как рукопись забвенья летних дней. Но колет в глаз сучок мне. Вот заноза! Гудит пурга, по всем путям занос. Скорей домой! Что проку сунуть нос в дела природы? Я, чай, не Спиноза, и, право, я озяб, как пес. Глаза слезятся. Веки плачут гноем. Нарвали яблоки. Но в замыслах пурги, в заметях памяти ведь всё равно им уж с коих пор не видимо ни зги, и я у года издавна изгоем. Душе в охапке ласковой тулупа, в объятиях мужицких меховых темно, тепло. И надо жить для них немножко с придурью, на грошик глупо и только исподволь умно. Душа со мной, и ей тепло, темно. А что поделаешь? Такое ремесло ведь не в тягость нам. Возьмем да подождем, и станем вновь по каплям сквернословить, греметь грозой и тарахтеть дождем, с прохладцей размышлять и ничему не верить, а людям и скотам легонько доверять, хулить грядущее, потерянное херить, и не любить того, что можно потерять, и шляться, размышляя, и, не зная, всё делать словно бы наверняка. Не значит ничего, что эта ночь сквозная. В тулупе ты – не бойся сквозняка.
