Виктору Уфимцеву Захлебываясь пеной слюдяной, Он слушает, кочевничий и вьюжий, Тревожный свист осатаневшей стужи, И азиатский, туркестанский зной Отяжелел в глазах его верблюжьих.
Солончаковой степью осужден Таскать горбы и беспокойных жен, И впитывать костров полынный запах, И стлать следов запутанную нить, И бубенцы пустяшные носить
На осторожных и косматых лапах. Но приглядись, - в глазах его туман Раздумья и величья долгих странствий... Что ищет он в раскинутом пространстве, Состарившийся, хмурый богдыхан?
О чем он думает, надбровья сдвинув туже? Какие мекки, древний, посетил? Цветет бурьян. И одиноко кружат Четыре коршуна над плитами могил.
На лицах медь чеканного загара, Ковром пустынь разостлана трава, И солнцем выжжена мятежная Хива, И шелестят бухарские базары...
Хитра рука, сурова мудрость мулл, - И вот опять над городом блеснул Ущербный полумесяц минаретов Сквозь решето огней, теней и светов.
Немеркнущая, ветряная синь Глухих озер. И пряный холод дынь, И щит владык, и гром ударов мерных Гаремным пляскам, смерти, песне в такт, И высоко подъяты на шестах Отрубленные головы неверных!
Проказа шла по воспаленным лбам, Шла кавалерия Сквозь серый цвет пехоты, - На всем скаку хлестали по горбам Отстегнутые ленты пулемета.
Бессонна жадность деспотов Хивы, Прошелестят бухарские базары... Но на буграх лохматой головы Тяжелые ладони комиссара.
Приказ. Поход. И пулемет, стуча На бездорожье сбившихся разведок, В цветном песке воинственного бреда Отыскивает шашку басмача.
Луна. Палатки. Выстрелы. И снова Медлительные крики часового. Шли, падали и снова шли вперед, Подняв штыки, в чехлы укрыв знамена, Бессонницей красноармейских рот И краснозвездной песней батальонов.
...Так он, скосив тяжелые глаза, Глядит на мир, торжественный и строгий, Распутывая старые дороги, Которые когда-то завязал.
