Помню: слово за жизнь боролось, а за сердце брал и волок петушиный железный голос, мандельштамовский хохолок. Но сама Лорелея пела, и звенела от злости коса, и раскачивала Капелла размалеванные небеса. Неужели шабаша ради кость в подкову ковал кузнец, гвозди в строку вбивал на эстраде, словно в гроб, великий мертвец? Не к романтике и не к одам возносилось слово его, некромантия мимоходом воскресила снова его. И вернулись из дальнего плена, как черницы со свечкой в руке, Антигона, Лигейя, Елена по тропе, как по узкой строке. И бросались на мертвые души, надвигавшиеся стеной, боевой хохолок петуший, голос ржавый и жестяной.
