Николай ГумилёвВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ВЕНЕЦИАНСКИЙ КАРНАВАЛ

I. На улице

Есть ария одна в народе,
Её на скрипке пилит всяк,
Шарманки все её выводят,
Терзая воющих собак.

И табакерке музыкальной
Она известна, как своя,
Её щебечет чиж нахальный,
И помнит бабушка моя.

Лишь ею флейты и пистоны
В беседках пыльных на балу
Зовут гризеток в вальс влюблённых
И беспокоят птиц в углу.

О захудалые харчевни,
Где вьётся жимолость и хмель,
О дни воскресные в деревне,
Когда горланит ритурнель!

Слепой, что ноет на фаготе
И ставит пальцы не туда,
Собака, что стоит в заботе
С тарелкой, лая иногда.

И маленькие гитаристы,
Что, робко кутаясь в тряпьё,
В кафешантанах голосисто
У всех столов визжат её.

Но Паганини фантастичный
Однажды ночью, как крючком,
Поддел искусно ритм обычный
Своим божественным смычком.

И, восхищённый прежним блеском,
Он воскресил его опять,
Дав золотистым арабескам,
По старой фразе пробежать.

II. На лагунах

Не знает кто у нас мотива:
Тра-ля, тра-ля, ля-ля, ля-лэр?
Сумел он нравиться, счастливый,
Мамашам нашим, например.

Венецианских карнавалов
Напев излюбленнейший, он
Как лёгким ветерком с каналов
Теперь в балет перенесён.

Я вижу вновь, ему внимая,
Что в голубых волнах бегут
Гондолы, плавно колыхая
Свой нос, как шейка скрипки, гнут.

В волненьи лёгкого размера
Лагун я вижу зеркала,
Где Адриатики Венера
Смеётся розово-бела.

Соборы средь морских безлюдий
В теченьи музыкальных фраз
Поднялись, как девичьи груди,
Когда волнует их экстаз.

Челнок пристал с колонной рядом,
Закинув за неё канат,
Пред розовеющим фасадом
Я прохожу ступеней ряд.

О, да! С гондолами, с палаццо
И с маскарадами средь вод,
С тоской любви, с игрой паяца
Здесь вся Венеция живёт.

И воскрешает в пиччикато
Одна дрожащая струна
Смеющуюся, как когда-то,
Столицу песен и вина.

III. Карнавал

Столица дожей одевает
Все блёстки звёздные на бал,
Кипит, смеётся и болтает,
Сверкает пёстрый карнавал.

Вот Арлекин под маской чёрной,
Как жар горит его тряпьё,
Кассандру нотою задорной
Он бьёт, посмешище своё.

Весь белый, словно большеротый
Пингвин над северной скалой,
Пьеро в просвете круглой ноты
Покачивает головой.

Болонский доктор обсуждает
В басах понятный всем вопрос,
Полишинель, сердясь, сгибает
Осьмушкой нотной длинный нос.

Отталкивая Тривелина,
Сморкающегося трубой,
У Скарамуша Коломбина
Берёт с улыбкой веер свой.

Звучит каданс, и скоро, скоро
В толпе проходит домино,
Но в прорези лукавства взора
Прикрыть ресницам не дано.

О тонкая бородка кружев,
Что вздох колышет, легче сна,
Мне, тотчас тайну обнаружив,
Поёт арпеджио: — она!

И я узнал влюблённым слухом
Под страшной маскою губу,
Как слива с золотистым пухом,
И мушку чёрную на лбу.

IV. Сантиментальный свет луны

Средь шума, криков, что упрямо
На Лидо площадь Марка шлёт,
Одна взнеслась ракетой гамма,
Как в лунном блеске водомёт.

В напев весёлый и влюблённый,
Гудящий с четырех сторон,
Упрёк, как голубь истомленный,
Порой примешивает стон.

Во мгле туманно-серебристой,
Как сон забытый, мне горят
Глаза ещё печальной, чистой,
Той, что любил я год назад.

И вспомнила душа в печали
Апрель и рощу, где, ища
Фиалок ранних, мы сжимали
Друг другу руку средь плюща.

И эта нота квинты звонкой,
Поющей, нежа и маня,
Ведь этот голос детский, тонкий,
Стрела, что ранила меня.

Так много скрыто в этом звуке,
Так нежен он и так жесток,
Так жгуч, так холоден, что муки
И счастье слить в себе он мог.

И, точно своды над цистерной,
Что точат воду вновь и вновь,
Пусть сердце с музыкой размерной
За каплей каплю точит кровь.

Весёлый и меланхоличный,
Сюжет старинный, где слиты
С одной слезою смех обычный,
Как больно делаешь мне ты!