В дебрях глухой ночной поры вздымаются чувства, как топоры, и обнаженное лезвие с горем врубается в бытие. Передо мной столетний туман и пня простодушный истукан. Деревьев идолы служат мне и подчиняются, как во сне. Я им отесал корявые лица, они ветвисты, как небылица. У них одно деревянное чувство, – и здесь… начинается искусство. Я каменный горем, я – человек, я каменщик, плотник и дровосек. И моего топора лезвие мне обнажается, как бытие.
