Стена, как мяса кус, темнея и стеная, отпала от плеча… Костлявая луна – настенная игрушка костяная, и все-таки – подушка и стена. И все-таки: стеклянный склянок бой, и все-таки: лекарства час прозрачный. Дежурит тень, обход свершая мрачный, на кафелях от стрелки часовой. На страже с полночи страстной отпетых рота. Штыки блестят и в складках спит шинель. Сознанье с шумом вышло за ворота, мигренью мучится от топота панель. Всё тело – в ниточку, ресницей, узкой бровью… У простыни бессонное лицо. А с улиц хлещет взорами и кровью и в вихре глаз шатается крыльцо. Смешно сказать, что, веки отдирая, как на чужой ладони видишь грудь, и странно знать, что глаз с другого края на самого себя пытается взглянуть. О зренье в плоскости простынь и тела! В стеклянной трубке скачет вверх тепло. Сознанье вдаль по улице ушло, и скудное пространство опустело, в своем безмолвии предметов лишено… Я вижу, что меня осталось мало. В термометре со звоном сердце пало, и чуждая рука просунулась в окно.
