Худой румын да тощий серб с тоской глядят на лунный серп. Вдали волной шумит Дунай, и звуки льются через край. Румын романс слегка поет, а серб смычком едва ведет, и музыка – больная дочь – с трудом растет руками в ночь. Рыдай же, сердце, бейся, плачь в загоне загородных дач, где спят, уставши от игры, в саду крокетные шары, где, отцветая, спит сирень, где каждый лист похож на тень, где, за день наигравшись всласть, спит дачная младая страсть. В ответ тоске сплошной молчок. Волной становится смычок, и, как у песенки без слов, у голоса нет берегов. И все кругом обречены на грусть цыганской тишины… Худой румын да тощий серб с тоской глядят на лунный серп.
