Ты просто своенравная причуда, и не страшит любовь твоя ничуть. Четыре года, как четыре пуда, меня согнули, – так не обессудь, что и восторги стали деловиты, что я в любви бесстыжий чеботарь. Меня на слабом слове не лови ты: я не таков уже, как встарь. Когда дырявы дни и год поношен, когда упреки тяжело глотать, сапожник чинит: шило вынет, нож он – пустоты грустные и дырочки латать. Любовь – как обувь: без нее ни шагу. Куда ж на улицу с босой душой? Мозолей нет – и то велико благо, а если по ноге – и вовсе хорошо. Любовь – как обувь, птички-черевички. Иной радехонек бы в них всю жизнь обуть. Оставь же запоздалые привычки, былой капризницей не будь! К чему, дружок, любить напропалую? Забудь скорей былую кабалу. Прости, что туфелькой тебя я не балую, потерянной когда-то на балу. Я не клянусь тысячегубой клятвой, и на посулы ты меня не нудь. Я попросту затягиваю дратвой то, что еще возможно затянуть. Ты скажешь: "Вот, калоши я сносила, и башмакам пришел теперь черед". Увы! Подметка – ложь, и, ясно, сила камней и дней до дыр ее сотрет. Нет, не любовник и не добрый брат твой – сапожник я, и с горем пополам, но добросовестно я прошиваю дратвой, чтоб не разъехалось по швам. Обетов я тебе не расточаю, и не играю я с тобой в молчки. Тебе, как Золушке, я без прикрас тачаю истоптанные башмачки. И занят нынче я работой сладкой. Сапожники – старательный народ. И поцелуй я сравниваю с латкой воздушною, наложенной на рот.
