Сергей ПетровРОЖДЕНИЕ ЗВУКА

Помню себя вдалеке:
черствые камни да дуб-урод,
птицы, порхающие налегке,
пустой и тревожный рот…
Воздух мелькал по сердитым кустам,
задыхался, как лошадь, бег,
и неделимый на Здесь и Там
был Бог и Человек.
Низко навис навес небес,
носились гром и пух.
Орел терял державный вес.
Как зуб, прорезблся слух.
Камни стонали от жара и лени,
ворочаясь с трудом.
Ручей, быстроногий как олени,
неприрученный, испуганный прыгал
средь мирных мхов и зеленых игол,
спеша в многоводный дом.
А по песку, в тростниках да иле,
отяжелев от большой воды,
косолапые реки неплавно ходили,
волоча и качая животы.
Обрыв, захлебываясь в хохоте,
оскалив каменные клыки,
брызгал свирепой слюной и в похоти
прозрачное тело кромсал на куски.
Страх грохотал по горам, и облако,
перебираясь горной грядой,
скатывалось, как гремучее яблоко,
и разражалось трескучей водой.
…………………………………………..
Где ты, брат мой, олень ручьерогий?
Ты ли пробился на водопой
смерти хорошей широкой дорогой,
жизни тесной лесной тропой?
…………………………………………..
…………………………………………..
Я видел пляску полных лун
в зарослях ночей.
Я был испуганный колдун,
робкий чародей.
Клен, набок накренив рога,
свергался на меня,
но брат Олень сражал врага,
и камень летел, звеня.
Летел, остер, с ястребиным клекотом
к рябинам кровавым и мчался, не рад,
к безумной руке, а в бору далёко там
кричал замирающий серый собрат.
И крик был не мой, и лес – не мой,
и хворост трещал и хрустел в ушах.
И многолапчатою тьмой
шумела ночь в камышах.
Я был в зиянии пещер,
у хищных гор в зубах.
Я жил, упрямый старовер,
в медвежьих погребах.
И тайга, как толпа одичалых веков,
со мной говорила тогда
на тысяче яростных языков,
на темном наречьи речных богов
мне песни выла вода,
и травы, от радости заиграв,
ходили ходуном,
и камни стучали, как телеграф,
о бунте в чреве земном,
и даже кривоколенный дуб
подходил черней дикаря.
А я был слеп, и глух, и глуп,
как утренняя заря.
Я был лохмат, как вот этот куст,
и глубже, чем этот брод,
и был тревожен, горяч и пуст
с трудом приотворенный рот.
То был он прищурен, как острый глаз,
то разинут ущелья шире;
там багровая глыба спать улеглась
сном стопудовой гири.
…………………………………………..
…………………………………………..
Волей-неволей живи да живи,
как дерево в хмуром росте.
Корчатся чувства, и губы – в крови
да в первородной коросте.
То шкуру сдирай, то корней нарой,
чтоб грело тебя и питало.
И рот был свирепой ноздрястой норой,
где ярость моя обитала.
…………………………………………..
…………………………………………..
Вижу: столкнулись плечами горы,
слышу: камнями тучи стучат,
и валунов табуны и своры
в гранитные дебри бегом летят.
В кузнице бьют копыта коня,
и к стуку я привык.
Но вот вылетает в гриве огня
красноязыкий крик.
И это Я лечу вперед,
и ломается бытие,
и это Моя рука берет
восторженное копье.
Прозрачный хребет у ручья перебит,
и зверь не ревет, когда,
от злости мечась, на огне шипит
плененная вода.
Куда ни ляг, куда ни глянь –
жара кует с плеча.
Как глиняный кувшин, гортань
пуста и горяча.
В окрепшей окрестной тишине,
где только камня стук,
в пустынном, стынущем кувшине
поселяется первый звук.
Веселый первенец наук,
свирепее копья,
он, многоног и многорук,
кричит, как Ястреб: Я.
И воздух дерет он, свистя и визжа,
и, настигая зверье,
волшебными жестами ножа
он жадничает: Мое.
…………………………………………..
…………………………………………..
Как лес, гудит моя нора,
словам еще страшно в ней.
Но открывается пора
имен, ступеней, дней.
А ветер по уступам лет
гоняет вниз молву.
Вдали слепой звериный след,
а сверху Да, а снизу Нет,
а справа Тьма, а слева Свет,
и я еще живу.

22 мая 1939 – 25 августа 1942