Приходит сад, глубокий до потери сознанья, и стоит в окне моем, сияющий в огромной звездной вере, и ухо темное – монашеские двери – открыл внимательный, тяжелый водоем. О католическая ночь! Колодец, ушедший в небеса из теплоты земли. И легкий вздох и отзвук богородиц ладони лип, склоняясь, пронесли. И желтоликих свеч уже толпятся хоры, и проповедь горит среди свечей… На плечи мне легли твои глухие взоры, о Вещь единая вещей! Ты поднимаешься, вещая, из тьмы куста, как с темной крови дна. Ты, нищая, мне звезды обещая, морщинкой бедности всё исстари видна. И, вещи робкие беря больной рукою, как теплый и потертый грош, одну вещицу за другою ты мне в ладонь холодную кладешь. Органа шум, и ветер свищет, тщится найти созвучье всех ветров. Трепещет павшая в ладонь вещица, как отпущение грехов. В окне внимательном деревьев вбиты сваи, пустеет щедрый сад, сходя на нет, и ухо булькает, по капелькам рыдая, уже предчувствуя рассвет.
