Сергей ПетровПОЛЮС

Посыпан солью злой да едкою известкой,
разинут полыньей студеный рот.
Он самый черствый, самый жесткий
скупой кусок земных щедрот.
Сквозь рощу тощих мачт он был предел мечтам.
Дощатые суда трещали в огорченьи,
и думалось: воздушное теченье
позамерло в том неподвижном Там.
И все-таки волшебные огни там
в сияющий собрались хоровод
и с давних пор манили, как магнитом,
умы и корабли из прирученных вод.
Не раз вела отважная беда
сердца суровые туда,
в то царство сонное, где, ледяные шапки
напяливши, осанисты, горды,
набрав снегов огромные охапки,
усевшись в ряд на ворохах воды,
ворочаются бури, как бояре.
Но яростней и всех бояр старей,
там потрясает в ледовитом паре
сердитой бородищею Борей.
И льдины, как уснувшие стаканы,
на замершем пиру повергнуты легли,
и сторожат слепые великаны
покои древней матушки-земли,
и высоко морозная секира
занесена там над вершиной мира.
Там Ночь сидит средь ледяных холмов
на посрамление умов.
Зажав в кулак всю стужу воедино,
царица Севера гнетет далекий край.
И в сердце самое тебе попала льдина,
горячий, дерзкий мальчик Кай.
Там Ночь сидит. И до простого смерда
всё служат ей послушные ветра,
но мчится на проворных лыжах Герда,
а птица в вышине могуча и хитра.
Там Ночь сидит в короне бледно-белой,
при ленте и звезде. Среди зеленых зал
перед монархинею стелется дебелый
холоп и бьет челом ей – Вал.
И все-таки полярные огни там,
собравшись в стылый хоровод,
с далеких пор манили, как магнитом,
умы и корабли из прирученных вод.
И сколько капитанов и матросов
погибло в смертной ямине морской,
и сколько раз Михайло Ломоносов
взирал туда с надеждой и тоской
меж туч академических молчаний,
сквозь ливень и грозу дворцовых бед,
как если бы от Северных Сияний
во мрак российский мог пробиться свет.
Шли люди, корабли, собаки,
и нарты двигались, и лыжи шли,
чтобы проститься в погребальном мраке
с последней теплотой земли.
В собачий холод, чтоб на мертвом пире
из кубка славы ухватить глоток,
ломая ветер, торопился Пири
и посетил на миг монархини чертог.
Невдалеке от Северной столицы,
ее бесплодных ледяных садов,
готов и жить, и умереть готов,
повергнутый, но не слуга Царице,
сжимая зубы, умирал Седов.
И помнилось, как легкие ослабли,
как задохнулся ты, Левиафан,
и труп окоченелый дирижабля
окутал смертным саваном туман.
Но, Ломоносов, на родимых пашнях,
как судьбы нам истории велят,
выкармливала Русь своих домашних,
российских резвых соколят.
Стальной иглой по старому салопу
прошелся Чкалов – мастерский портной,
и, сшив с Америкой Европу,
он изменил покрой земной.
Настойчиво в молчащие чертоги
ворвался красный шум знамен.
Бывают иногда и люди-боги.
А имя им? Их имя легион.
Пусть Океан в нагольном полушубке
не любит шуток, мерзло-ледовит, –
на вымершем пиру воспрянут кубки,
и Герды детский смех молчанье оживит.

29 мая 1939 – 26 августа 1942