Поднимается вечер. Печалью чаруя, тишина обдает холодком нежилым. И опять на крыльцо выхожу ввечеру я дать душе подышать небывалым былым. Далеко за рекой подымается дым, и легки, словно тихие тени над Летой, так и манят туманы. В тоске тростники, и чернеют грехами в цепях челноки. Как же вброд перейти необъятное лето? Поднимается ветер. От смертной реки отрекись, от реки этой вечно-вечерней! Как же лето, жалея былое, прожить и куда же бежать от печали дочерней, от кручины природы? На чем ворожить ей о девичьем роке? Как стог, ворошить начинаю я волосы. Кружатся ивы. Поднимается ветер, и тучи в стога собирает и мечет он трудолюбиво, и в тяжелых стогах не бегут берега. И былое мечу я в огромную копну, и примну его сердцем, ладошкой прихлопну. Поднимается ветер и тучи стожит… Поднимается вечер, и день пережит. И меня – сколько ты ни хитри, – старожила, на дорожке постылая грусть сторожит, как не раз, и не два, и не три сторожила, поднимаясь навстречу с пенечка, – и вот возвращаюсь я к чаю из мертвого мира. Поднимается дождь, и за мною идет мелкий вечер по капелькам, скудно и сиро.
