Было утро, из-за каменных стен гаммы каплями падали в дождливый туман. Тяжелые, петербургские, темнели растения с улицы за пыльным стеклом. Думай о звездах, думай! И не бойся безумья лучистых ламп, мечтай о лихорадке глаз и мозга, о нервных пальцах музыканта перед концертом; верь в одинокие окошки, освещенные над городом ночью, в их призванье... В бденья, встревоженные электрической искрой! Думай о возможности близкой явленья, о лихорадке сцены. ...... Зажигаться стали фонари, освещаться столовые в квартирах... Я шептал человеку в длинных космах; он прижался к окну, замирая, и услышал вдруг голос своих детских обещаний и лихорадок начатых когда-то ночью. И когда домой он возвращался бледный, пробродив свой день, полуумный, уж по городу трепетно театрами пахло - торопились кареты с фонарями; и во всех домах многоэтажных, на горящих квадратах окон, шли вечерние представленья: корчились дьявольские листья, кивали фантастические пальмы, таинственные карикатуры - волновались китайские тени.
