На лице твоем медленном вечера легкого ретушь. У потушенных горем, прижженных пастушьих ресниц я в тени собираюсь. Деревьев прозрачная ветошь на ветру шевелится, и валятся тени от птиц. Ручейков набросав (сколько милого, детского хлама!) и настроив холмов, ты всё пробуешь горы на свет. Неужель я твоя от времен потемневшая рама, о мой детский, мой кроткий, в младенчестве снятый портрет? От девичьей тоски, голосов твоих простоволосых, от овечек ребячьих в фарфоровом нежном лугу я беру, о пастушка, иссохший страдальческий посох и его, словно в памяти ветку, с трудом берегу. Я люблю твою карточку – так дорожат безделушкой. Дай хоть сто фотографий с тебя – это будет не то! В этот миг полюбил я тебя простодушной пастушкой, потому что ты так хорошо подражала Ватто.
