На шее затянув кушак, смерть с черным грохотом в ушах, не отступая ни на шаг, вертелась у штурвала. Уже тошнило до кишок, грозой на части рвало, и море в ледяной мешок покойников зашивало. За взрывом взметывался взрыв, глубины и судьбины взрыв, и рушился воды колосс, надгробьем пенистым накрыв то, что боролось, и рвалось, и злобой бушевало. И вновь по команде лихой судьбы вода вставала на дыбы свирепой тушей вала. И разъяренные валы мычали и мчались, как волы, и брали грудью и в рога любого друга и врага, наваливались тут и там оравою недоброй, носы ломали и бортам крушили последние ребра. Метался ветер удалой, и чайки-озорницы кричали "Да здравствует!" и "Долой!". И вспыхивали зарницы. Вот так и жили на убой вблизи от дали голубой.
