Я родился в Благовещенье. О каких же благах вещали мне? Нет, все вещи скорее блажили, блеяли и верещали. Да, пожалуй, они – стада, то покорно бредущие, покачивающие курдюками, то испуганно бросающиеся во все стороны, и прекрасны в них – если умеешь заметить – тонконогие прыжки да печальные семитические взгляды. Овечья жизнь вещей, боязливое вече! Они обстали диким туманом, обросшие мглой курчавой, и, захлебнувшись в собственной шерсти, исчезнут, как туман, пройдут, как тяжелый дым… Так где же оно, мне возвещенное благо? В сердце, наверное? А сердце? То судорожный комочек счастья, то стиснутый кулачок гнева, то кровоточащий кусочек печали, то жилистая масса равнодушья, то горячая лепешка обиды. Оставим сердце врачам, мясникам и влюбленным! Буду жить по святым поговоркам, по великомученикам-пословицам, обещанного ждать три года, три года и после смерти. Ибо если вне меня благо, то смерть ему – не помеха. А если благо во мне самом, то нужно его приметить… И пройдут и стада и годы, как дым тяжелый, мохнатый, и, может быть, сын мой скажет, что я родился в Благовещенье.
