Я родился в Благовещенье. Летела последняя ночь, мотаясь в оглоблях, и серое утро в мокром снегу ходило уже по дворам. Старушечьи церкви толпились уже в переулках, крестились и начинали болтать и звонить языками, медными языками колоколов. А я был крик первородный, крик о себе и о мире, о мире на мягкой подушке, о мире теплом, как кожа, о мире молочного цвета. С тех прошла четверть века, наполненная уксусом и пряностями чувств – обид и желаний, в которой я как homunculus сидел, поджавши ножки, – четверть века на письменном столике в кабинете Врача. О смертельно-кислое снадобье! Пить его по капелькам надо, если хочется излечиться от тяжелой болезни жизни. Золоченым солнечным зайчиком от окон прибегало счастье и прыгало, как бы поддразнивая, на скользкой глади сосуда. Сосульки сусальные брякались, и земля пасхальным яичком катилась со вселенской горки к веселому Богу в ручки. С квартиры на квартиру переезжала Память на возах со шкафами, столами и стульями, и теперь еще, как в тумане, колеса стучат по далеким уже мостовым… Четверть века! Это латинское слово, это дата моей истории, но я, летописец, помню, что я родился в Благовещенье.
