Человечество с ветвями подымает голоса, запевает соловьями, как вечерние леса. От корней и до макушки по нему шагает рост, раздается стук кукушки, бьют часы старинных звезд. И оно, часам внимая, шлепает в глухой пыли, с корнем корни извлекая из дряхлеющей земли. Ходит бурей по предместью, разражаясь жестом в гром, и грохочет, как пред местью, ржавой жестью и стеклом. Утихает как-то разом, так что дождик моросит. В фиговых листочках разум, словно в платьице, висит. То березою, то кленом, чем попало – всё равно – в робком голосе зеленом подымает ветвь оно и кричит, слегка тоскуя: "О, помилуй, Боже, мя", каждой веткой голосуя, каждым листиком шумя. В небеса уводит звуки звучной логики тропа, и стоит, нахмурив руки, человечества толпа.
