Астроном стремится за Альголем, и рефлектор бережно скорбит. Я – Слуга, я рефлективный Голем, глиняный чурбан обид. На пороге многолетней Праги я стою, подлунный чудесам. Не боюсь я офицерской шпаги, молнией летящей к небесам. И когда она, мой плащ ужалив, превратится в элегантный стек – я не звук, а только буква Алеф, алфавитный первый человек. Астроном – он занят делом странным: звездной Каббале внимает он, и проходит по морям и странам тех ночей внимательный закон. В снах тюремных копошатся турки, чьих-то глаз мышиная возня. Друг мой режет черные фигурки, вырезает самого меня. А кабак ославлен алкоголем. Нищеты грохочет барабан. Я же раб, я бессловесный Голем, я обиды глиняный чурбан. На Розину, пышный рот разинув, розовый воззрился офицер, юноши из пьяных магазинов и невинный сутенер. Этим людям старости не надо, мысли их кочуют в черепах, словно тяжко отдыхает стадо всех галапагосских черепах. Гиллель, Гиллель, ты погряз во звездах и прошедшего целуешь дым. Я же, словно погустевший воздух, прочь бегу по улицам седым. И по слову Божьего поэта валятся дома и чудеса, снова возвращается комета на земли пустые небеса. Жертвенного агнца мы заколем. Лунный луч нас к жизни возродит. Над рекой взойду я, бледный Голем – месяц и луна – гермафродит.
