Стеклом привлекая, как магнитом, холодные тела, окоченелые трупы из глубокой небесной могилы, благородный гном в балахоне мудром стоит на балконе в самой средине высокой неконченой готической ночи. А внизу монашеские кипарисы, цветов тяжелых роса да ладан, и в беловатых парах болота в поисках белены да белладонны шарит воздушными руками Беда – колдунья – малярия. А далеко за этой ночью, на самом краю золоченого утра толпятся вечнозеленые лавры. О ты, звездбми посоленное небо, черствый и черный хлеб человека! И он вкушает от небесной краюхи, чья горечь ему милей, чем горечь плоти Христовой в Пизанском соборе. В гулком пространстве дышат, как в сводах, как в католических сводах, холод и мрак. И немые гроба кружатся. Это ль не адские муки? Но вечное солнце! И старец стоит, седовласый Юпитер науки, – спутников держит он зоркой рукой и по орбите взором державным плавно нисходит в века. Плача, не хочет земля, да вертится, ямины черной не может бежать.
