Как ты высок, задумчивый чердак! Ты по уши напялил крышу. И я природы милый кавардак с твоих высот отчетливее слышу. Бесшумное кипенье облаков… А взгляд лукав. Что делать? Я таков! Чердак мой бедный, подожди, дай только волю морокам хоробрым! Ведь ночью слышу, как стучат дожди – пьянисты иль врачи – по деревянным ребрам. Ужель выстукивают смерть они? Иль реквием играют? Кто их знает! А в памяти светло. Безмолвно слепнут дни. Рассвет, как поводырь, водить их начинает, то за руку берет, а то и просто за нос. Ужель, чердак, с тобою я расстанусь? Судьба свела, как видно, неспроста нас, и, у трубы приткнувшись дымовой, по капелькам коплю за болью боль я, соплю, хриплю, качаю головой, – да разве шуба купится соболья? Я маленький лохматый домовой и знаю дом с макушки до подполья. Великий мой чердак! В тебе по всем углам – чтоб с глаз долой! – накидан разный хлам: галоши дряхлые, вонючие овчины, и серп зазубренный, и ржавая пила – всё, что когда-то делало дела, а нынче полегло без цели и причины в безделии, забвеньи и тоске на черном, на вечернем чердаке и дремлет в баснословной дешевизне, не стоя даже и деньги, разменянной на мелкие деньки. И ты, вместилище моей отпетой жизни, ты, продувной и нищий, только так и по душе ты мне, рехнувшийся чердак.
