В прозекторской легли они неровно, распухшие и скользкие, как бревна, извергнутые времени рекой. Анатом, с ними маясь день-деньской, кромсает их, как дюжий плотник, вскрывает с вечной сущностью кишки. Шутник он и до рюмочки охотник, а веки – словно сизые мешки. И кажется, что дню конца не будет, а за окном такая муть и нудь! И всё же в грязное окно взглянуть анатома скупая скука нудит. И он следит за Вечностью больной, больной, как осень, как сама погода, на город налетевшая весной. И вот во всем величии урода распластан голый бывший человек, и вот всё тяжелее из-под век глядит анатом на свое творенье, на стереометрическую плоть, и, тяжести не в силах побороть, он пробует еще продлить боренье. Но чудится ему, что на столе лежать куда милее, чем в земле. О логика костей и сухожилий! И вот уже глаза ему смежили, как пластырем, две липкие слезы… А в городе великий труд грозы: она там засыпает пасти труб дождем зернистым. День как Вечность прожит. Анатом засыпает. Пасть и труп в бою за этакую Вечность может.
