ПРИТЧА
из песочницы
Прислушайте, братцы! Жил царь в старину,
Он царствовал бодро и смело.
Любя бескорыстно народ и страну,
Задумал он славное дело:
Он вместе с престолом наследовал храм,
Где царства святыни хранились;
Но храм был и тесен и ветх; по углам
Летучие мыши гнездились;
Сквозь треснувший пол прорастала полынь,
В нем многое сгнило, упало,
И места для многих народных святынь
Давно уже в нем не хватало…
И новый создать ему хочется храм,
Достойный народа и века,
Где б честь воздавалась и мудрым богам
И славным делам человека.
И сделался царь молчалив, нелюдим,
Надолго отрекся от света
И начал над планом великим своим
Работать в тиши кабинета.
И бог помогал ему — план поражал
Изяществом, стройной красою,
И царь приближенным его показал
И был возвеличен хвалою.
То правда, ввернули в хвалебную речь
Сидевшие тут староверы,
Что можно бы старого часть уберечь,
Что слишком широки размеры,
Но царь изменить не хотел ничего:
«За всё я один отвечаю!..»
И только что слухи о плане его
Прошли по обширному краю,
На каждую отрасль обширных работ
Нашлися способные люди
И двинулись дружной семьею в поход
С запасом рабочих орудий.
Давно они были согласны вполне
С царем, устроителем края,
Что новый палладиум нужен стране,
Что старый — руина гнилая.
И шли они с гордо поднятым челом,
Исполнены честного жара;
Их мускулы были развиты трудом
И лица черны от загара.
И вера сияла в очах их; горя
Ко славе отчизны любовью,
Они вдохновенному плану царя
Готовились жертвовать кровью!
Рабочие люди в столицу пришли,
Котомки свои развязали,
Иные у старого храма легли,
Иные присели — и ждали…
Но вот уже полдень — а их не зовут!
Безропотно ждут они снова,
Царь мимо проехал, вельможи идут —
А всё им ни слова, ни слова!
И вот уже скучно им праздно сидеть,
Привыкшим трудиться до поту,
И день уже начал приметно темнеть, —
Их всё не зовут на работу!
Увы! не дождутся они ничего!
Пришельцы царю полюбились,
Но их испугались вельможи его
И в ноги царю повалились:
«О царь! ты прославишься в поздних веках!
За что же ты нас обижаешь?
Давно уже преданность в наших сердцах
К особе своей ты читаешь.
А это пришельцы… Суровость их лиц
Пророчит недоброе что-то,
Их надо подальше держать от столиц,
У них на уме не работа!
Когда ты на площади ехал вчера
И мы за тобой поспешали,
Тебе они громко кричали: ура!
На нас же сурово взирали.
На площади Мира сегодня в ночи
Они совещалися шумно…
Строение храма ты нам поручи,
А им доверять — неразумно!..»
Волнуют царя и боязнь и печаль,
Он слушает с видом суровым:
И старых, испытанных слуг ему жаль,
И вера колеблется к новым…
И вышел указ… И за дело тогда
Взялись празднолюбцы и воры…
А люди, сгоравшие жаждой труда
И рвеньем, сдвигающим горы,
Связали пожитки свои — и пошли
Стыдом неудачи палимы,
И скорбь вавилонскую в сердце несли,
Ни с чем уходя, пилигримы,
И целая треть не вернулась домой:
Иные — в пути умирали,
Иные бродили по царству с сумой
И смуты в умах поселяли,
Иные скитались по чуждым странам,
Иные в столице остались
И зорко следили, как строился храм, —
И втайне царю удивлялись.
Строители храма не плану царя,
А собственным целям служили,
Они пожалели того алтаря,
Где жертвы богам приносили,
И многое, втайне ликуя, спасли,
Задавшись задачею трудной,
Они благотворную мысль низвели
До уровня ветоши скудной.
В основе труда подневольного их
Лежала рутина — не гений…
Зато было много эффектов пустых
И бьющих в глаза украшений…
Сплотившись в надменный и дружный кружок
Лишь тех отличая вниманьем,
Кто их заслонить перед троном не мог
Энергией, разумом, знаньем,
Они не внимали советам благим
Людей, понимающих дело,
Советы обидой казалися им.
Царю говорят они смело:
О царь, воспрети ты пустым крикунам
Язвить нас насмешливым словом!
Зане невозможно судить по частям
О целом, еще не готовом!..
Указ роковой написали, прочли,
И царь утвердил его тут же,
Забыв поговорку своей же земли,
Что «ум хорошо, а два лучше!».
Но смело нарушил жестокий Закон
Один гражданин именитый.
Служил бескорыстно отечеству он
И был уже старец маститый.
Измлада он жизни умел не жалеть,
Не знал за собой укоризны
И детям внушал, что честней умереть,
Чем видеть бесславье отчизны;
По мужеству воин, по жизни монах
И сеятель правды суровой,
О «новом вине и о старых мехах»
Напомнив библейское слово,
Он истину резко раскрыл пред царем,
Но слуги царя не дремали,
Успев овладеть уже царским умом,
Улик они много собрали:
Отчизны врагом оказался старик —
Чужда ему преданность, вера!
И царь, пораженный избытком улик,
Казнил старика для примера!
И паника страха прошла по стране,
Всё головы долу склонило,
И строилось зданье в немой тишине,
Как будто копалась могила…
Леса убирают — убрали… и вот
«Готово!» — царю возвещают,
И царь по обширному храму идет,
Вельможи его провожают…
Но то ли пред ним, что когда-то в мечте
Очам его царским являлось
В такой поражающей ум красоте?
Что неба достойным казалось?
Над чем, напрягая взыскательный ум,
Он плакал, ликуя душою?
Нет! Это не плод его царственных дум!..
Царь грустно поник головою.
Ни в целом, ни в малой отдельной черте,
Увы! он не встретил отрады!
Но всё ж в несказанной своей доброте
Строителям роздал награды.
И тотчас им разойтись приказал,
А сам, перед капищем сидя,
О плане великом своем тосковал,
Его воплощенья не видя…1
1Печатается по копии ИРЛИ, ф. 203, № 43, л. 1–3.
Впервые опубликовано: за границей — ОД, 1881, июнь, № 41, с. 7–8, с датой: «20 июля 1870» и подписью: «Н. Некрасов»; в России — Бомбы, 1906, №. 1–2, с заглавием: «„Притча“ (приписываемая Н. А. Некрасову, напис<ано> в 1870 году)» (перепечатано В. Е. Евгеньевым-Максимовым (очевидно, с заграничного издания): 3, 1913, № 2, с. 237–240).
В собрание сочинений впервые включено: ПССт 1927.
Беловой автограф не найден. Отдельные черновые записи и наброски, перемежающиеся с прозаическими пометами, — ГБЛ, ф. 195, п. 5755.4, л. 1–3. На л. 2 набросок к стихотворению «Дедушка Мазай и зайцы», на л. 3 сводка — первоначальная редакция финала «Притчи» (ст. 145–172). Фрагмент этой рукописи на отдельной полоске бумаги — ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 1, № 12.
Две копии рукой А. А. Буткевич: 1) с конъектурой в ст. 45 и датой под текстом: «20 июля <18>70 г. Кар<абиха>» — ИРЛИ, ф. 203, № 43, л. 1–3; 2) идентичная первой, при письме к С. И. Пономареву от 14 июля 1878 г., чернилами, с добавлением в ст. 45 слова «их» карандашом и пометой: «Посылаю для Вас „Притчу“, ее печатать нельзя. Поэму „Белинский“ пришлю непременно, теперь у меня ее нет!», — ИРЛИ, Р. II, оп. 1, № 40, л. 25–28.
К литературным источникам стихотворения относится, по-видимому, глава-утопия «Спасская полесть» из «Путешествия ив Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, где монарх, мнящий себя созидателем и реформатором, подобно царю в «Притче», замышляет множество славных дел, но все его приказы или извращаются корыстолюбивыми придворными, или вовсе не выполняются. Однако радищевская утопия не может считаться основным источником «Притчи». В этом произведении нашла отражение убежденность Некрасова в невозможности построить жизнь на новых, справедливых началах, не изменяя самой формы управления страной, связанная с кризисом крестьянских утопических представлений о добром царе-избавителе после реформы 1861 г.
Толчком к созданию «Притчи» могло послужить типичное для эпохи 1860-х гг. событие, происшедшее в Петербурге 1 января 1859 г. и зафиксированное в делах III Отделения. «В этот день группа крестьян из 15 человек, ожидая к Новому 1859 году объявления „воли“ или какой-либо другой „милости“ от царя, пришла к Зимнему дворцу. В ожидании объявления „воли“ крестьяне, указывая друг другу на блестящие экипажи съехавшихся во дворец царских сановников, говорили: „Вот сколько наших притеснителей собралось, где скоро царю с ними сладить и уговорить дать свободу добровольно“. Позднее собравшиеся около трактира на Сенной площади крестьяне, жалуясь на притеснения от своих помещиков, говорили: „Государь давно бы освободил, да они, проклятые, всё мешают, а чего боится, сказал бы только нам, мы бы помогли“» (Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг. М. 1980, с. 147). Не исключено, что Некрасову был известен этот случай (подробнее об источниках и жанровом своеобразии «Притчи» см.: Мельгунов Б. В. Некрасов и крестьянская утопия. — РЛ, 1980, № 1, с 85–88).
Аллегория «Притчи» имеет в виду эпоху Александра II и его реформы. Как указывает В. Б. Евгеньев-Максимов, это первое стихотворение Некрасова, в котором дан образ Н. Г. Чернышевского («гражданин именитый») (см.: Евгеньев-Максимов В. Е. Образ революционного демократа в поэзии Н. А. Некрасова. — Некр. сб., II, с. 77–82). В докладе на XXI Некрасовской конференции в Ленинграде (январь 1982 г.) Ф. Я. Прийма высказал предположение, что образ «гражданина именитого» навеян статьями А. И. Герцена, в частности статьей «Новые меха для нового вина» (Колокол, 1861, 15 апр., л. 96).
При жизни Некрасова стихотворение не публиковалось, вероятно, по цензурным условиям. Среди бумаг поэта сохранился листок, относящийся к 1874 (?) г., со списком одиннадцати стихотворений («Старый дом», «Страшный год», «Даже вполголоса мы не певали…», «Пускай нам говорит изменчивая мода…», «Сын с отцом косили в поле…», «С французского», «Не говори: „Забыл он осторожность!..“», «В городе волки по улицам бродят…», «Уныние», «Притча», «Наум»), позволяющим предположить, что Некрасов намеревался включить «Притчу» в цикл стихотворений общественно-политического содержания (ИРЛИ, ф. 203, № 42).
Возможность различного толкования «Притчи» повлекла за собою использование стихотворения разными печатными органами с целями почти противоположными. «Общее дело» — газета русской политической эмиграции, издававшаяся в Женеве, — поместила «Притчу» непосредственно перед извещением Исполнительного комитета «Народной воли» от 8 марта 1881 г. о «казни над русским императором Александром II» 1 марта 1881 г. по постановлению Комитета, подчеркнув тем самым острый политический смысл произведения Некрасова (ОД, 1881, июнь, № 41, с. 7–8).
Текст, а возможно, и рукопись «Притчи» могли попасть в редакцию «Общего дела» через одного из активных сотрудников газеты, Н. А. Белоголового, — врача, лечившего Некрасова и близкого к редакции «Отечественных записок». От копии А. А. Буткович текст «Общего дела» отличается рядом разночтений (см.: Другие редакции и варианты, с. 308).
Тот же текст «Притчи» в изд.: «Кому на Руси жить хорошо». Поэма и другие стихотворения, не вошедшие в цензурные издания Н. А. Некрасова. Женева, 1892 — был помещен рядом со стихотворением «Н. Г. Чернышевскому» (с. 257–263).
Иной смысл «Притча» приобрела в указанной выше публикации в журнале «Бомбы», где она окружена материалами кадетского толка, направленными против министров Николая II, которые якобы мешают «преобразовательской» деятельности царя. Тем самым стихотворению навязывалось либерально-кадетское толкование. Текст его, заимствованный, вероятно, из «Общего дела», подправлен (очевидно, публикатором П. А. Картавовым): вместо «И царь, пораженный избытком улик, Казнил старика для примера!» напечатано «И вот, пораженный избытком улик, Казнен был старик для примера!» (ст. 147–148).
«Притча» в «Бомбах» сопровождалась двумя иллюстрациями И. М. Ридигера. Подробнее об истории публикации «Притчи» см.: Мельгунов Б. В. Из комментария к стихотворениям Некрасова. — Некр. сб., VI, с. 135–139.
Стихотворение не входило ни в одно из дореволюционных изданий сочинений Некрасова. В советских изданиях до 1936 г., когда К. И. Чуковский обнаружил черновую рукопись «Притчи» (ЛГ, 1936, № 68), печаталось в отделе «Стихотворений, приписываемых Некрасову».
Палладиум — святыня, оплот; слово по происхождению связано со статуей Афины-Паллады, охранявшей, по верованиям древних греков, безопасность города.
О «новом вине и о старых мехах» Напомнив библейское слово… — Имеется в виду мотив, восходящий к Евангелию (см.: Евангелие от Матфея, гл. 9, ст. 17; от Марка, гл. 2, ст. 22).
