Победа, слава, подвиг — бледные Слова, затерянные ныне,
Гремят в душе, как громы медные, Как голос Господа в пустыне.
Николай Гумилев
Книги знаменитого русского поэта Николая Гумилева не переиздавались у нас на родине с начала двадцатых и до конца восьмидесятых годов. Они были библиографической редкостью. Сегодня гумилевские стихи как бы возвращаются из небытия на свое место в нашей культуре, становятся по праву общенациональным достоянием.
Поэзия Гумилева не устарела, однотомники поэта мгновенно исчезают с полок книжных магазинов. В связи с этой вновь обретенной популярностью пробудился интерес к личности поэта, к его трагической судьбе. Прочитав о последних годах жизни поэта, я понял, что личность его так же завораживает, как и его поэзия.
Известно, что Николай Гумилев был чрезвычайно честолюбив. Он был убежден, что право считаться поэтом принадлежит тому, кто не только в стихах, но и в жизни всегда стремится быть первым, идущим впереди остальных.
Сначала Гумилев “приказал” себе стать охотником на львов, затем уланом, добровольно пошедшим воевать и заработавшим два Георгия. Энергия самосозидания, сила воли и целеустремленность в нем были необыкновенные. Николай Степанович как бы подтягивал себя даже во внешности до тех высоких рыцарски-благородных образов, которые живут в его поэзии.
Таков старый конквистадор, заблудившийся в горах. Он поет песни о своей родине, вспоминает сраженья и любовниц, зная, что ему неизбежно придется погибнуть.
Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.
В первую мировую войну Гумилев был конным разведчиком, честно и храбро воевал, за что и был награжден. Вел дневник “Записки кавалериста” и писал стихи.
Мучителен был рубеж, расколовший русскую интеллигенцию на два потока. В одном — люди, имевшие мужество уйти, уехать, пережить муки ада на чужбине и сохранить чувство родины. В другом — имевшие мужество остаться на родине и найти в себе силы жить и работать здесь. Таков был выбор Ахматовой. Таким, судя по биографии Гумилева, был и его выбор.
С конца декабря 1916 года Гумилев по предписанию командования находится в Петрограде в длительной командировке. С января до конца марта 1917 года он был в Окуловке, под Питером, где вместе со своим командиром заготовлял сено для полковых коней. Февральская революция прошла мимо, Гумилев ее “не заметил”.
Все это время он хлопотал о переводе на союзный, южный фронт — на Солоникский. И вот он получает место специального корреспондента в газете “Русская воля”, выходящей в Париже. Таким образом он надеется попасть в Грецию. 20 мая 1917 года Гумилев прибыл в Стокгольм, затем в Христианию и Берген, оттуда пароходом — в Лондон. Здесь он занимается английским языком, планирует издание большой антологии русской поэзии. По прибытии в Париж поэт обнаруживает, что в газете он не очень нужен, его оставляют в распоряжении комиссара Временного правительства. Таковы перипетии жизни Гумилева в 1917 году.
В Париже Гумилев страстно влюбился в юную красавицу Елену Карловну Дюбуше. Гумилев называл ее Голубой звездой. Елена оказалась вполне “земной”. Поэту она предпочла американского богача и уехала с ним в Америку. Но остался сборник стихов “К синей звезде”.
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца.
Зачем Колумб Америку открыл
Но “поблагодарить Колумба” все же стоит: мы имеем возможность читать прекрасную лирику, учиться красоте высокой любви, благородных разлук и расставаний.
Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
После Октябрьской революции союзники отказались от наступления в Эгейском море, и Салоникский фронт был ликвидирован. Гумилев, не разобравшись в происходящих событиях, ищет возможности попасть на фронт в Персию или Месопотамию. Неуверенность в том, что он продолжит участвовать в военных действиях, привела его к решению возвратиться в Россию. Это было нелегко осуществить, имея паспорт Временного правительства. Но Гумилев вернулся!
О, Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бежать
Но разве любишь новое
Иль без тебя да проживешь
На родине он столкнулся с голодом, безработицей, властью людей, чуждых ему во всем. Но он, кажется, не желает замечать происходящего. В июне 1918 года в Петербурге открывается студия “Всемирной литературы”. Николай Степанович ведет здесь отдел поэтического искусства. Он принимается за работу с большим энтузиазмом. В течении всего лета он читает лекции и ведет семинары, самые посещаемые на курсе. “Все, все мы, несмотря на декадентство, символизм, акмеизм и прочее, прежде всего русские поэты”. — говорил он своим ученикам.
Там, где все сверканье, все движенье,
Пенье все, — мы там с тобой живем;
Здесь же только наше отраженье
Полонил гниющий водоем.
Зима принесла с собой новые хлопоты. Холод, мороз, а в городе не раздобыть дров, чтобы растопить печь. Притчей во языцех стала самоедская шуба Гумилева — гладким мехом наружу с белым узором понизу. В этой шубе, шапке с наушниками, в больших тупоносых сапогах, важный и приветливый Гумилев, обычно окруженный учениками, шел на очередную лекцию в “Институт живого слова”, Дом искусств, Пролеткульт, Балтфлот и тому подобные учреждения. Лекции он читал, не снимая шубы, так холодно было в нетопленых аудиториях. Пар валит изо рта, руки синеют, а Гумилев читает о новой поэзии, о французских символистах, учит переводить и даже писать стихи. Его программное стихотворение “Слово” говорит о высокой миссии языка, поэзии.
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
Для Гумилева стихи, поэзия были формой религиозного служения. Он любил слово, поэзию всем существом и верил, что нужно помочь каждому человеку стихами. “Я вожусь с малодаровитой молодежью, — говорил Николай Степанович, — не потому, что хочу сделать их поэтами. Это, конечно, немыслимо — поэтами рождаются. Я хочу помочь им по-человечески. Разве стихи не облегчают, как будто сбросил с себя что-то. Надо, чтобы все могли лечить себя писанием стихов...”
Образ Гумилева тех лет запечатлен в воспоминаниях Ирины Одоевцевой, “лучшей ученицы” Николая Степановича, как он сам ее называл. “На берегах Невы” — книга, в которой талантливо и образно описана атмосфера тогдашнего Петербурга. Одоевцева воссоздает личные беседы с Гумилевым, встречи поэтов на торжественных собраниях и дома, за чашкой “морковного” чая (другого тогда не было).
Голод, холод, нищета и насущный вопрос “как выжить” Гумилев решил для себя однозначно: работать. Он считал, что искусству нет дела до
того, какой флаг развевается над Петропавловской крепостью. Поэт считал уныние самым тяжким грехом и не позволял ни себе, ни другим опускаться и унижаться до отчаяния. Он свято верил, что литература есть целый мир, управляемый законами, равноценными законам жизни, и он чувствовал себя не только гражданином этого мира, но и его законодателем.
Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей
Как на небесах, и на земле.
(“Память”)
Гумилев занимается переводами, среди них “Поэма о старом моряке” Кольриджа, ассиро-вавилонский эпос “Гильгамеш”. Он пишет трагедию “Отравленная туника”. Мысли о любви и ревности, о страсти и предательстве, о беспощадности воспоминаний и о расплате человека за свое прошлое — вот что было главным для Гумилева в этой трагедии.
Старинное предание привлекло Гумилева своей жизненностью. Ничто не меняется в мире: так прочны узы, связывающие людей, так безысходны их страдания и как всегда безрадостна и отчаянна их борьба за любовь. Ад, оказывается, совсем не тогда наступает, когда от человека отказывается Бог. Ад наступает тогда, когда человек сам от себя отказывается, когда он не знает, что ему делать с самим собой. Путь к совершенству — любовь!
А знаю я — о, как я это знаю! —
Что есть такие страны на земле,
Где человек не ходит, а танцует,
Не знает боли милая любовь.
Именно в это время в творческой мастерской поэта рождаются стихи, которые составят сборник “Огненный столп”. Это настоящее сокровище русской поэзии, каждое произведение здесь — жемчужина. Творчеству Гумилев отводит роль священнодействия. Разрыва между желанным и свершенным для художника не существует. Чтение “Огненного столпа” пробуждает чувство восхождения на разные высоты.
Триптих “Душа и тело” — это философский разговор о побуждениях человека, о страстях души и желаньях тела. “Простое тело, но с горячей кровью” восклицает:
Люблю в соленой плескаться волне,
Прислушиваться к крикам ястребиным,
Люблю на необъезженном коне
Нестись по лугу, пахнущему тмином.
И тут — непредвиденное. Все устремления человека, телесные и духовные, оказываются отраженьем высшего, божественного сознания. Душа и Тело лишь малая часть Человека, который ответствует им:
Я тот, кто спит, и кроет глубина
Его невыразимое прозванье:
А вы, вы только слабый отсвет сна,
Бегущего на дне его сознанья!
Образы Гумилева уводят наши мысли к дальним горизонтам. Это и “билет в Индию Духа”, и “сад ослепительных планет”, и “персидская больная бирюза”, и “скальпель природы и искусства”. Тайн поэтического колдовства в “Огненном столпе” не счесть. Все они возникают на пути, трудном в своей главной цели — проникнуть в несовершенство нынешней человеческой природы, предсказать возможность ее перерождения.
Мироощущение Гумилева было далеко от оптимизма. Переломы революционного времени, личное одиночество сказывались на внутреннем состоянии, что запечатлено в образе “заблудившегося трамвая”. В стихотворении с одноименным названием звучит предчувствие скорой гибели. Это предчувствие вызывает целый ряд самых сокровенных воспоминаний жизни. Ясно^ что странный трамвай уносит поэта в иной мир, далекий и туманный.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
5 сентября 1918 года Советом Народных Комиссаров было принято постановление, разрешающее расстреливать “все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам”. С этого постановления в стране фактически начался красный террор.
“Я вежлив с жизнью современною”, — пишет Гумилев. И действительно, он был подчеркнуто вежлив, вежлив той ледяной вежливостью, которая ничуть не теплее равнодушия. 11 февраля 1921 года в Доме литераторов состоялся вечер памяти Пушкина, и ничто не помешало Гумилеву появиться на нем во фраке. Прямой и надменный, он проходит по залам. Вокруг замерзшие люди в валенках, свитерах, потертых полушубках. Гумилев тоже дрогнет от холода, но виду не подает, он величественно и любезно раскланивается направо и налево, беседует со знакомыми в светском тоне. Весь вид его говорит: “Ничего не произошло. Революция Не слыхал.”
И так во всем... Он истово, демонстративно, обнажив стриженую голову, крестился на все церкви. Как, и монархии больше нет Гумилев не в курсе — он читает матросам “Галлу”, особенно напирая на “портрет моего государя”...
Был заговор или его не было — не имеет значения. Ясно было, что с этой холодной, надменной вежливостью у Гумилева одна дорога. Сейчас уже доказано, что “дело Гумилева” сфабриковано ЧК. Известно, что перед расстрелом он улыбался, докуривая папироску... Дата и место смерти — 27 августа 1921 года, близ Бернгардовки.
Сразу после гибели Гумилева А. И. Куприн написал статью “Крылатая душа”. Куприн не был Гумилеву близким человеком, но как раз некоторая отстраненность, дистанция помогли ему увидеть то, что не смогли увидеть стоящие рядом — фигуру Поэта во весь рост.
Куприн пишет: “Никогда ни в каком заговоре он участвовать не мог. Заговор — это стая. В обезумевшей, голодной, холодной России, заведенной за пределы того, что может стерпеть человек, — заговор из пяти людей уже не заговор, а провал и катастрофа. А у Гумилева был холодный, скептический и проницательный ум. Я не думаю также, чтобы он удостоил доносчиков каких-нибудь разъяснений по поводу своего политического символа веры. Но, знаете, сорвется иногда у человека, умеющего глубоко презирать и холодно ненавидеть, сорвется, может быть даже совсем невольно, — всего лишь один, быстрый, как молния, пронзительный взгляд, но в нем палач мгновенно прочтет: и то, как он микроскопически мал, гадок, глуп, грязен и труслив в сравнении со спокойно стоящей перед ним жертвой, и то... что эта бесконечная разница пребудет во веки веков. И тогда конец. Тогда неизбежна смерть избраннику, тому, кого сам Бог отметил при рождении прикосновением своего перста на возвышенную жизнь и ужасную кончину”.
Летящей горою за мною несется
Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду... но когда-нибудь в
Бездну сорвется Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.
И если я волей себе подчиняю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны — поэт, чародей,
Властитель вселенной, — тем будет страшнее
паденье.
Поэты всегда предчувствовали свой уход, знали, каким он будет. Но все-таки не бесполезна Ваша дорога, Николай Степанович! В безвозвратное прошлое ушла та Россия, которую Вы любили и знали. Но долгие десятилетия “поражения” минули, и страна ждет возрождения.
