УНЫНИЕ

22 мин.
9
0
0
0
0
0
1
из песочницы
1
Сгорело ты, гнездо моих отцов!
Мой сад заглох, мой дом бесследно сгинул,
Но я реки любимой не покинул.
Вблизи ее песчаных берегов
Я и теперь на лето укрываюсь
И, отдохнув, в столицу возвращаюсь
С запасом сил и ворохом стихов.
Мой черный конь, с Кавказа приведенный
Умен и смел, — как вихорь он летит,
Еще отцом к охоте приученный,
Как вкопанный при выстреле стоит.
Когда Кадо бежит опушкой леса
И глухаря нечаянно спугнет,
На всем скаку остановив Черкеса,
Спущу курок — и птица упадет.


2
Какой восторг! За перелетной птицей
Гонюсь с ружьем, а вольный ветер нив
Сметает сор, навеянный столицей,
С души моей. Я духом бодр и жив,
Я телом здрав. Я думаю… мечтаю…
Не чувствовать над мыслью молотка
Я не могу, как сильно ни желаю,
Но если он приподнят хоть слегка,
Но если я о нем позабываю
На полчаса, — и тем я дорожу.
Я сам себя, читатель, нахожу,
А это всё, что нужно для поэта.
Так шли дела; но нынешнее лето
Не задалось: не заряжал ружья
И не писал еще ни строчки я.


3
Мне совестно признаться: я томлюсь,
Читатель мой, мучительным недугом.
Чтоб от него отделаться, делюсь
Я им с тобой: ты быть умеешь другом,
Довериться тебе я не боюсь.
Недуг не нов (но сила вся в размере),
Его зовут уныньем; в старину
Я храбро с ним выдерживал войну,
Иль хоть смягчал трудом по крайней мере,
А нынче с ним не оберусь хлопот.
Быть может, есть причина в атмосфере,
А может быть, мне знать себя дает,
Друзья мои, пятидесятый год.


4
Да, он настал — и требует отчета!
Когда зима нам кудри убелит,
Приходит к нам нежданная забота
Свести итог… О юноши! грозит
Она и вам, судьба не пощадит:
Наступит час рассчитываться строго
За каждый шаг, за целой жизни труд,
И мстящего, зовущего на суд
В душе своей вы ощутите бога.
Бог старости — неутолимый бог,
(От юности готовьте ваш итог!)


5
Приходит он к прожившему полвека
И говорит: «Оглянемся назад,
Поищем дел, достойных человека…»
Увы! их нет! одних ошибок ряд!
Жестокий бог! он дал двойное зренье
Моим очам; пытливое волненье
Родил в уме, душою овладел.
«Я даром жил, забвенье мой удел», —
Я говорю, с ним жизнь мою читая.
Прости меня, страна моя родная:
Бесплоден труд, напрасен голос мой!
И вижу я, поверженный в смятенье,
В случайности несчастной — преступленье,
Предательство в ошибке роковой…


6
Измученный, тоскою удрученный,
Жестокостью судьбы неблагосклонной
Вины мои желаю объяснить,
Гоню врага, хочу его забыть,
Он тут как тут! В любимый труд, в забаву —
Мешает он во всё свою отраву,
И снова мы идем рука с рукой.
Куда? увы! опять я проверяю
Всю жизнь мою — найти итог желаю, —
Угодно ли последовать за мной?


7
Идем! Пути, утоптанные гладко,
Я пренебрег, я шел своим путем,
Со стороны блюстителей порядка
Я, так сказать, был вечно под судом.
И рядом с ним — такая есть возможность! —
Я знал другой недружелюбный суд,
Где трусостью зовется осторожность,
Где подлостью умеренность зовут.
То юношества суд неумолимый.
Меж двух огней я шел неутомимый.
Куда пришел? Клянусь, не знаю сам!
Решить вопрос предоставляю вам!


8
Враги мои решат его согласно,
Всех меряя на собственный аршин,
В чужой душе они читают ясно,
Но мой судья — читатель-гражданин.
Лишь в суд его храню слепую веру.
Суди же ты, кем взыскан я не в меру!
Еще мой труд тобою не забыт
И знаешь ты: во мне нет сил героя —
Тот не герой, кто лавром не увит
Иль на щите не вынесен из боя, —
Я рядовой (теперь уж инвалид)…


9
Суди, решай! А ты, мечта больная,
Воспрянь и, мир бесстрашно облетая,
Мой ум к труду, к покою возврати!
Чтоб отдохнуть душою не свободной,
Иду к реке — кормилице народной…
С младенчества на этом мне пути
Знакомо всё… Знакомой грусти полны
Ленивые, медлительные волны…
О чем их грусть?… Бывало, каждый день
Я здесь бродил в раздумьи молчаливом
И слышал я в их ропоте тоскливом
Тоску и скорбь спопутных деревень…


10
Под берегом, где вечная прохлада
От старых ив, нависших над рекой,
Стоит в воде понуренное стадо,
Над ним шмелей неутомимый рой.
Лишь овцы рвут траву береговую,
Как рекруты острижены вплотную.
Не весел вид реки и берегов.
Свистит кулик, кружится рыболов,
Добычу карауля как разбойник;
Таинственно снастями шевеля.
Проходит барка; виден у руля
Высокий крест: на барке есть покойник…


11
Чу! конь заржал. Трава кругом на славу,
Но лошадям не весело пришлось,
И, позабыв зеленую атаву,
Под дым костра, спасающий от ос,
Сошлись они, поникли головами
И машут в такт широкими хвостами.
Лишь там, вдали, остался серый конь.
Он не бежит проворно на огонь,
Хоть и над ним кружится рой докучный,
Серко стоит понур и недвижим.
Несчастный конь, ненатурально тучный!
Ты поражен недугом роковым!


12
Я подошел: алела бугорками
По всей спине, усыпанной шмелями,
Густая кровь… струилась из ноздрей…
Я наблюдал жестокий пир шмелей,
А конь дышал всё реже, всё слабей.
Как вкопанный стоял он час — и боле
И вдруг упал. Лежит недвижим в поле…
Над трупом солнца раскаленный шар
Да степь кругом. Вот с вышины спустился
Степной орел; над жертвой покружился
И царственно уселся на стожар.
В досаде я послал ему удар.
Спугнул его, но он вернется к ночи
И выклюет ей острым клювом очи…


13
Иду на шелест нивы золотой.
Печальные, убогие равнины!
Недавние и страшные картины,
Стесняя грудь, проходят предо мной.
Ужели бог не сжалится над нами,
Сожженных нив дождем не оживит
И мельница с недвижными крылами
И этот год без дела простоит?


14
Ужель опять наградой будет плугу
Голодный год?… Чу! женщина поет!
Как будто в гроб кладет она подругу.
Душа болит, уныние растет.
Народ! народ! Мне не дано геройства
Служить тебе, плохой я гражданин,
Но жгучее, святое беспокойство
За жребий твой донес я до седин!
Люблю тебя, пою твои страданья,
Но где герой, кто выведет из тьмы
Тебя на свет?… На смену колебанья
Твоих судеб чего дождемся мы?…


15
День свечерел. Томим тоскою вялой,
То по лесам, то по лугу брожу.
Уныние в душе моей усталой,
Уныние — куда ни погляжу.
Вот дождь пошел и гром готов уж грянуть
Косцы бегут проворно под шатры,
А я дождем спасаюсь от хандры,
Но, видно, мне и нынче не воспрянуть!
Упала ночь, зажглись в лугах костры,
Иду домой, тоскуя и волнуясь,
Пишу стихи и, недовольный, жгу.
Мой стих уныл, как ропот на несчастье,
Как плеск волны в осеннее ненастье,
На северном пустынном берегу…1

(5-12 июля 1874)
1874
Респект автору !
Мне нравится !
добавить метку
1Печатается по ПП, с. 19–24, с восстановлением пропущенных строф и исправлением в ст. 113 («попутных» вместо «спопутных») по беловому автографу.
Впервые опубликовано: ОЗ, 1875, № 1, с. 5–10, с сокращением и изменением строфы V, пропуском строф VI и VII и подписью: «Н. Некрасов» (перепечатано: ПП, без тех же строф, а также с пропуском строф X–XIV и с датой: «1875»; Р. б-ка, с восстановлением строф X–XIV по ОЗ).
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1879, т. III; в полном виде — Ст 1920. В прижизненные издания «Стихотворений» Некрасова не входило.
Автографы: 1) варианты чернового автографа строф I–V, набросок продолжения строфы IV, наброски строф IV, VI, VII, VIII, наброски строф VI, IX, XI и XIII, первоначальная редакция строф VI–XIII, с датой: «5 июля», — ИРЛИ, ф. 206, № 36; 2) наброски строфы VI и окончания — ИРЛИ, ф. 203, № 29; 3) беловой автограф с пометой в начале рукописи: «Лука, 1874, июль 6-12» и датой: «13 июля», проставленной в конце, — ИРЛИ, ф. 203, № 37. Набросок продолжения строфы IV, половина строфы V и строфы VI–VII впервые опубликованы К. И. Чуковским в статье «Новонайденные творения Некрасова» (РСл, 1913, 11 дек., № 285).

Датируется 5-13 июля 1874 г. по автографам и составленному Некрасовым списку стихотворений, созданных им в 1874 г. (ИРЛИ, ф. 203, № 42).
Стихи написаны в Чудовской Луке, но воспроизведен в них пейзаж Грешнева, ярославского имения Некрасовых на Волге. Набросав в черновике текст, соответствующий первым четырем строкам (с тремя вариантами начала), Некрасов, вероятно, собирался после стиха «От юности готовьте ваш итог!» дать воспоминания о своем детстве, «суровой» отцовской школе, но затем отказался от этого экскурса в прошлое и взял из написанного отрывка «Но первые шаги не в нашей власти ~ Я выстрелю — и птица упадет» лишь строки, воспроизводящие состояние покинувшего столицу и соприкоснувшегося с родной природой поэта. Творческая история «Уныния» сложна. Как справедливо отмечалось в комментарии А. Б. Муратова (ПССт 1967, т. II, с. 676–677), при его создании Некрасов стремился выдержать равновесие «живописно-изобразительной и медитативной частей» в соответствии с поэтическим законом, сформулированным им на полях белового автографа «Уныния»: «Сравнение — поэзия, картина — поэзия, событие может быть поэтично, природа — поэзия, чувство — поэзия, а мысль — всегда проза, как плод анализа, изучения, холодного размышления, но не следует ли из этого, что поэзия должна обходиться без мысли? Дело в том, что эта мысль-проза в то же время сила, жизнь, без которых собственно и нет истинной поэзии. И вот из гармонического сочетания этой мысли-прозы с поэзией и выходит настоящая поэзия, способная удовлетворить взрослого человека, — и в этом задача поэта» (ПСС, т. XII, с. 105). Некрасов долго работает над строками о внутреннем разговоре с жестоким богом совести, но в конце концов приходит к выводу о нецензурности строк о «преступленье», которое таится в несчастной случайности, о «предательстве», которое он видит в «ошибке роковой» (возможно, что здесь заключен понятный читателю того времени намек на прочитанное ради спасения «Современника» стихотворение Муравьеву Вешателю); не более цензурны и строки о пути поэта между двух огней — то под судом «блюстителя порядка», то под судом неумолимого юношества. Видоизменив в «Отечественных записках» строфу V и выпустив строфы VI и VII, поэт снимает в «Последних песнях» заслоняющие лирические размышления картины народных бедствий, т. е. строфы X–XIV (ср. аналогичное мнение А. Б. Муратова). Сыграло, вероятно, роль и то, что «картинки», по определению А. А. Буткевич, были из «прелестных», живописных, но мрачных, и, следовательно, могли вызвать недовольство цензуры. «Относительно сокращения „Уныния“, — писала она С. И. Пономареву, — едва ли брат не имел в виду опять-таки цензуру. Вы не поверите, как страшно цензура теснила его в последний год его жизни. Боялась ли она влияния Некрасова на молодежь, которое действительно заметно возрастало?» (ЛН, т. 53–54, с. 175). В результате в «Последних песнях» остается энергичное лапидарное стихотворение, отражающее криззюное состояние души автора. Это стихотворение и в таком виде имеет право на самостоятельное существование. Но, как указывалось выше, уже в издании «Русской библиотеки» был восстановлен в возможных пределах его более широкий контекст. В «Последних песнях» сам Некрасов отметил цифрами пропущенные строфы. В настоящем издании публикуется поэтому весь текст «Уныния».

Сгорело ты, гнездо моих отцов! — Имеется в виду пожар в Грешневе, о котором Некрасов упоминал в 1877 г. в своих автобиографических записках: «Самый дом <…> недавно сгорел, говорят, в ясную погоду при тихом ветре, так что липы, посаженные моей матерью в 6-ти шагах от балкона, только закоптились среди белого дня. „Ведра воды не было вылито“, — сказала мне одна баба! „Воля божия“, — сказал на мой вопрос кр<естьянин> не без добродушной усмешки» (ПСС, т. XII, с. 16; наст. изд., т. XIV).
…кружится рыболов… — Рыболов — чайка.
Атава (отава) — свежая трава, выросшая в тот же год на месте скошенной.
И царственно уселся на стожар. — Стожар — шест, который втыкают в середину стога для его устойчивости.

Аудио

К сожалению аудио пока нет...

Анализ стихотворения

К сожалению анализа стихотворения пока нет...

Отзывы

Написать отзыв
Чтобы оставить свой отзыв пожалуйста
войдите
или
зарегистрируйтесь
Использование сайта означает согласие с пользовательсим соглашением
Оплачивая услуги, Вы принимаете оферту
Информация о cookies
Ждите...